Санькино лето - [31]

— Что, паря, умахался быстро? — окликнул дедушка.

— Коса мнет траву.

— Значит, завернул. Точить надо умеючи. Сей момент мы это наладим. — Дедушка берет по очереди косы и неторопливо правит бруском, пробует лезвие толстым, ногтястым пальцем. — Это, бывало, обществом вот косили! Как встанут и пойдут жарить. Срам, если из покосева выставят. Сущая гоньба была.

— Шур, достань-ка средство от комаров, — попросил Витька. Взмок он и рубашку скинул.

— А ну, начали всем миром! — Дедушка тоже взял косу.

Выстроились в ряд. Пошли в едином ритме: шаг в шаг. Косы, как бритвы. С легким вздохом умирают под ними травы. Солнце упирается в спину. Пот щиплет губы, застилает глаза. Но Шурка не отстает: заразился общим азартом.

Все дальше и дальше отодвигаются косцы от опушки, и остается на лугу застывшими волнами скошенная трава. Во рту пересохло, хочется пить. Наконец желанная команда:

— Перекур!

— Папа, мы половим рыбу?

— Только чтобы на уху было.

Босые ноги не чувствуют колкой кошанины. Припустили Шурка с Витькой к быстрине, удить хариусов. Надо закатать повыше брюки, забрести на стрежень и побрасывать на свободный ход удочку. Ноги быстро притерпятся к холодной воде и к каменистому дну. Зеленые бороды водяного лютика стелются по течению, мягко щекочут пятки. Поплавок скачет по струистой зыби, слепящей глаза, и все чудится поклевка.

Хариус хватает червя резко. Не успеешь моргнуть глазом, а уж поплавок исчез. Подсечка не бывает напрасной, только вытащить эту стремительную рыбину не так-то просто: часто сходит с крючка.

Вот взбурунилась вода. Витька изогнулся, подавшись назад, гибкое удилище спружинило, и затрепетал на солнце серебряный хариус. Тут самый ответственный момент: растеряешься — сорвется.

Витька прижал рыбину к животу, вприскочку пошлепал к берегу. Шурка тоже бросил удочку.

— Прошлое лето мне точно такой попался, — определил Шурка, рассматривая радужные плавники. — За что ты его зацепил?

— За ноздрю. Видишь, обрыбились. — Витька довольно улыбнулся и потрепал русые Шуркины волосы. — Давай скорей насаживай червя.

Снова играют на волне поплавки. Булькает быстрая вода. Может быть, совсем рядом с удочкой трутся о каменное дно сытые хариусы, испытывая терпение рыбака. Позазевался Шурка и вдруг ощутил толчок в руке. Судорожно дернул удилище.

— Хватай скорей! Держи! — закричал Витька.

Рыбина билась перед самым носом. Шурка никак не мог уцепить ее — выскользнула и плюхнулась в стремнину. Досадно!

Не выдержал брат такой неудачи, ни слова не говоря, дал Шурке подзатыльника. Тот запнулся за камень и упал. Заревел от обиды.

— Как будто у самого не срывалось. Вот удилищем дам, будешь знать, — хныкал Шурка, отфыркивая воду, капавшую с волос.

— Упустил, растяпа! Руки-то как крюки.

— Ну и лови один!

Отсыпал Шурка малость червей из банки, пошел вверх по течению искать другой перекат. Нашел. Вода вроде как с порога скатывается во впадину.

Едва успел забросить удочку, с лета взяло и повело поплавок под кусты. Удилище задрожало. Оторопь взяла Шурку, когда большущий хариус шлепнулся к ногам и заплясал в траве. Такие ни разу не попадались в Сотьме. Настоящее рыбацкое счастье.

— Уж тебя-то не упущу! Стой, возьму за зебры! — торжествовал Шурка. Схватил рыбину, позабыв про всякую обиду, помчался к брату:

— Витька! Вить! Смотри!

Брат недоверчиво хлопал глазами, позавидовал такой удаче.

— Как это ты его?

— Ловкость рук. Эх и сопротивлялся!

И дедушка с отцом удивленно качали головами, любуясь диковинным хариусом.

— Ну и ну! Ай да Шурка! Вот уха будет! — хвалил дедушка. — Только зря босые-то холодитесь в реке: тут вода — студенец. Я ужо вам вершу[2] сплету…

А вечером, была уха. Наваристая, вкусная, с дымком. Лишь у костра, у реки она имеет такой запах. Лишь у костра, в лесу можно испытать особое волнующее чувство, которое осталось в нас от прародителей, поклонявшихся огню. Может быть, этот зов и манит людей к таежным палаткам, в новые земли и дальние страны, где прежде всего видится походный костер?

Славно сидеть на прогретом солнцем, еще не просохшем и потому не колком сене и слушать, прихлебывая уху, спокойное потрескивание костра, разговор старших:

— Трава нынче прибыльная. Только бы погода постояла.

— Постоит, — заверил дедушка. — Небо высокое, и кузнечики вовсю пиликают. Уж ежели к дождю, дак у меня ногу заможжит в сухой кости.

Удивительно! Как может зависеть от погоды боль в раненой дедовой ноге? И как понять: небо высокое? Вроде бы обыкновенное.

У Витьки свои мысли.

— Слушай, а если забраться далеко вверх по Сотьме? Туда ведь редко кто хаживал: рыбы можно натаскать — ужас!

— Пойдем завтра! — обрадовался Шурка.

— Нельзя. Сено будем сушить.

Из-за леса не видно, как гаснет заря. Темнота постепенно набухает вокруг огня, уже не различишь отдельные деревья, все они слились, будто земляной высокий вал окружает поляну.

— Шур, принеси воды, чайку скипятим, — распорядился отец.

Страшновато. Признаться — стыдно. Вроде и рядом берег, а сердце замерло, когда скрылся из виду. Кусты ткнулись в лицо. Река крадется под ними. Шаг, еще шаг. Только зачерпнул воды, что-то бултыхнулось у того берега. Чуть не выпустил чайник. Пулей выскочил на луговину, казалось, вот-вот это неведомое схватит за пятки.