Санкция Айгер - [25]

Джонатан присел на корточки возле плотной живой изгороди, не осмеливаясь пошевелиться и будучи не в состоянии определить, откуда исходит голос мистера Монка. Но мистер Монк молчал. Затем Джонатан представил себе, как бы со стороны, как он сам трясется при одной мысли о встрече с собственным садовником. Он улыбнулся, тряхнул головой и поднялся.

– Что вы делаете, доктор Хэмлок? – раздался голос мистера Монка непосредственно сзади от Джонатана.

– Ой! Да! Здравствуйте. – Джонатан нахмурился и ковырнул носком туфли землю. – Эта... э-э-э.. эта трава вон там, мистер Монк. Я ее рассматривал. Что-то в ней не то. А вам не кажется?

Мистер Монк ничего подобного не заметил, но он всегда был готов поверить в самое худшее, если дело касалось всего, что растет из земли.

– В каком смысле не то, доктор Хэмлок?

– Ну, она... э-э-э... зеленей обычного. Зеленей, чем надо. Вы понимаете?

Мистер Монк внимательно посмотрел на траву возле кустарника, а потом сопоставил ее с прочей травой, росшей поблизости.

– Это точно так?

Глаза его округлились от ярости, когда он уставился на клочок травы, столь дерзко нарушающий общий порядок.

Джонатан пошел по аллее с нарочитой небрежностью и свернул за первый же угол. Приближаясь к дому, он ускорил шаг. Вдогонку ему несся голос мистера Монка из лабиринта:

– У-у, сорняки хреновы! Вечно все напортят! То совсем черные и грязные, то, видите ли, слишком зеленые! Вот я вас вразумлю!

Хрясь!

* * *

Джонатан ехал на станцию по дороге, обсаженной деревьями. Скорее всего, по доброй лонг-айлендской традиции поезд запоздает, но на всякий случай на станции надо было появиться вовремя – не заставлять же Джемайму ждать! Автомобиль Джонатана – “аванти” класса люкс, сделанный по особому заказу – вполне соответствовал гедонистическому образу жизни хозяина. Машина была в скверном состоянии – Джонатан гонял ее нещадно и совсем не уделял внимания ремонту. Однако элегантные формы “аванти” нравились ему чрезвычайно. Джонатан намеревался, когда авто окончательно выйдет из строя, поставить его на лужайке перед домом и, по возможности, использовать в качестве сеялки.

Он остановился впритык к платформе, коснувшись бампером ее серой, видавшей виды обшивки. Солнце нагрело землю, и из леса несло креозотом. Было воскресенье, поэтому и на платформе, и на автостоянке было пусто. Джонатан откинул сиденье и начал ждать, подремывая. Он и не подумал бы ждать поезда, стоя на платформе, потому что...

...Анри Бака прирезали прямо на цементной платформе вокзала Сен-Лазар. Джонатану потом часто вспоминался пар и лязг этого огромного вокзала, увенчанного стальным куполом. И еще чудовищный ухмыляющийся клоун.

Анри был застигнут врасплох. Задание было только что выполнено, он впервые в жизни собирался в отпуск без жены и детей. Джонатан обещал проводить его, но застрял в автомобильной пробке на Пляс-дель-Юроп.

Он увидел Анри, они помахали друг другу над головами толпы. Должно быть, именно в этот момент убийца и воткнул нож в живот Анри. В шипении пара и грохоте багажных вагонов монотонно и неразборчиво гудел голос диспетчера. Когда Джонатан, протолкавшись сквозь людской поток, приблизился к Анри, тот стоял, навалившись на огромный плакат Зимнего Цирка.

– Что с тобой? – спросил Джонатан.

Опущенные баскские глаза Анри были беспредельно печальны. Одной рукой он сжимал пиджак на животе, упершись в него кулаком. Он глупо улыбнулся и покачал головой, на лице его было выражение крайнего удивления. Потом улыбка сменилась гримасой боли, Анри сполз вниз по плакату и сел, вытянув перед собой прямые ноги, как ребенок.

Когда Джонатан, после безуспешной попытки прощупать пульс на шее Анри, выпрямился, на него в упор безумно скалился с плаката громадный клоун.

Мари Бак не плакала. Она поблагодарила Джонатана за то, что пришел и рассказал ей все. Она собрала детей в соседней комнате для разговора. Они вышли с красными и припухшими глазами, но никто из них уже не плакал. Старший сын – тоже Анри – взял на себя роль хозяина и предложил Джонатану аперитив. Тот не отказался, а потом повел всю семью в кафе через улицу поужинать. Самый младший, который совсем не понимал, что произошло, поел с отменным аппетитом, чего нельзя было сказать об остальных. Один раз старшая дочь, потеряв самообладание, всхлипнула и тотчас умчалась в дамский туалет.

Джонатан просидел всю ночь с Мари за кофе. Они обсуждали практические и финансовые вопросы, стол был покрыт клеенкой, от которой во многих местах оставалась только тряпичная основа – дети, забывшись в мечтаниях, имели обыкновение отколупывать кусочки с ее пластиковой поверхности. Потом говорить стало не о чем, и они довольно долго сидели молча. Незадолго до рассвета Мари поднялась с глубоким вздохом, чуть похожим на всхлип.

– Надо продолжать жить, Джонатан. Ради маленьких. Пойдем. Пойдем со мной в постель.

Нет ничего столь жизнеутверждающего, как акт любви – недаром те, кто замыслил самоубийство, почти никогда не бывают способны к плотской любви. Две недели Джонатан жил у Баков, и каждую ночь Мари принимала его, как принимают лекарство. Однажды вечером она спокойно сказала: