Санджар Непобедимый - [24]

— Конечно, конечно, мудрый ходжа! Отдых необходим, но мы спешим. Да и если бы мы захотели здесь остаться4 что бы мы кушали? Здесь нет даже базара.

Ходжа засуетился. Через несколько минут оборванные, почерневшие от загара работники принесли обильное угощение.

— Замечательно, — заговорил Николай Николаевич. — Вот он настоящий Восток. Не успели мы нежданно–негаданно нагрянуть, и перед нами вкусная еда, удобства. Все приправлено добродушием, вежливостью, любезностью. И подумать только — этот ходжа ведь не такой уж и друг нам. Как вы думаете, Джалалов, он понимает, кто мы? что мы для него?

— Отлично понимает, — проговорил Медведь, опережая ответ Джалалова, — чувствует и понимает.

— Ну, ну… — улыбнулся Николай Николаевич. — Как вы думаете, он от коньячка не откажется?

Саодат вполголоса заметила:

— Наш добрейший, любезный хозяин успел два раза меня проклясть.

— Как? Что вы?

— Да, да, и по–персидски, и по–арабски. Так что вы не очень верьте ему…

Все заметили, что молодая женщина нервничает. Она бледнела каждый раз, как только мутавалли взглядывал на нее.

Потом началась суматоха выступления. А гостеприимный хозяин все еще тащил какие–то угощения: бешбармак, жареную в луке баранину, рисовую молочную кашу.

— Вы мусафиры — священные путники. Задержитесь. Остановите караван… всех людей, всех животных накормлю, напою. У нас, мусульман, самое богоугодное дело — дать пищу и кров путешественникам. Поистине благое дело! Будете, ваша милость, довольны гостеприимством.

Были очень соблазнительны и мягкие одеяла, разбросанные на чистых паласах, и шелест свежего ветерка в цветущих ветвях молодых персиковых деревьев, и горячий зеленый чай.

Вопрос решил Кошуба, который неожиданно появился на коне из тьмы. Он, очевидно, так и не слезал с седла, наводя порядок в лагере.

Кошуба неодобрительно посмотрел на разлегшихся на коврах участников экспедиции и довольно грубо объявил:

— Товарищи! Давайте по местам! Верблюды уже вытянулись на Гузарскую дорогу. Арбы трогаются.

Ходжа засуетился. Он подбежал к Кошубе и залебезил, быстро сгибаясь и разгибаясь, прижимая к животу руки в длинных, узких рукавах.

— Таксыр! Господин! Токсоба! Прошу. Отведайте…

— Некогда. Едем.

Николай Николаевич нехотя поднялся. Семеня мелкими шажками, к нему подбежал мутавалли и помог перекинуть через плечо винтовку. Трогательное прощание доктора с любвеобильным хозяином продолжалось долго. Стремя держал сам Гияс–ходжа.

Когда уже вся скрипящая, шумливая громада каравана кряхтела по дороге и пыль резко била в нос, рядом с Джалаловым возникла крепкая, сбитая фигура Кошубы.

— Не курите, потушите трубку — Он наклонился совсем близко, стараясь, видимо, разглядеть собеседника: — А, это вы… Да, вот вы должны были заметить. Как вы думаете, чего не хватало в угощении этого святого, а?

— Не хватало? Там все было.

— Там не хватало хлеба, лепешек. А знаете почему, а? — Зло выругавшись, Кошуба продолжал. — Потому, что он враг. Если бы он дал хлеб–соль, он не посмел бы злоумышлять против нас. Он привлек бы на себя немилость божию.

— Значит?

— Значит, он не зря всячески нас задерживал. Он готовил нам неприятности.

Много лет прожил Кошуба в Туркестане, исколесил всю страну вдоль и поперек, а с первых дней революции, в рядах сначала Красной гвардии, а затем Красной Армии сражался и против белогвардейцев, и против интервентов, и против басмачей. Он прекрасно изучил местные обычаи.

На следующее утро к отдыхающим в чайхане участникам экспедиции подсел бобо–камбагал — старшина нищих, только что пришедший из Янги–Кента. Он рассказал, что спустя четверть часа после того, как экспедиция покинула ночной лагерь, из степи во весь опор прискакали всадники. Они порыскали по кишлаку и по соседству с ним и так же быстро исчезли.

— А что делал ходжа? — спросил Джалалов.

Бедняк понимающе посмотрел на юношу и, осторожно выбирая слова, заметил:

— Мудрый и уважаемый мутавалли пребывал у ворот своего почтенного дома и, подняв очи горе, совершал утренний намаз… Эх! Вы, наверно, не здешние, — продолжал он, помолчав немного. — Поверьте мне: этот мутавалли, хозяин дверей рая, обманщик из обманщиков. Когда эмир мучил народ, где он был? Когда дехкан терзают басмачи, где он со своим богом? Он платил налоги эмиру? Нет! Он думает о нас — нищих, неимущих? Нет!

Видя, что его слушают внимательно, бобо–камбагал уселся поудобнее, потребовал чайник чая и начал рассказывать, мешая таджикские и узбекские слова.

— Я из кишлака очень святого и благочестивого. Все земли и все дехкане со всеми своими кишками принадлежат там Хызру Пайгамбару, великому пророку, а весь урожай собирают ишаны и ходжи. Очень святой кишлак. Если только на улице увидите большие ворота, знайте, здесь живет ишан Хызра Пайгамбара. Кишлак Ура–Тюбе известен своими кузнецами, кишлак Курган своими соловьями–певцами, Риштан — гончарами, а наш кишлак — ишанами. У нас есть знахарь–ишан, Насреддин–ишан, Шираббудин–ишан, Аназуддин–ишан, Мухседдин, Саид–Камалхан. И есть еще один, самый богатый и самый вредный, — голос рассказчика снизился до шопота, — самый злой, горбатый ишан Ползун. Он не ходит, он ползает. Ишаны сидят у нас в кишлаке, как жирные вши в халате бедняка.