Сан-Ремо-Драйв - [55]

.

— Ну? — произнесла в дверях Марша. — Я жду наказания.

Я круто обернулся.

— Бешеная сволочь. Тебя надо упрятать в лечебницу. Вуду решила практиковать? Думала ранить Мэдлин, если порежешь ее изображения?

Она шагнула в разгромленную мастерскую.

— Я не Мэдлин истребляла. Я истребляла твою любовь к ней. А она была здесь — в картинах.

— Ты не понимаешь меня. И не понимаешь искусства, Марша. В этих картинах не больше любви к Мэдлин, чем у Сезанна к вазе с фруктами.

— Пусть так. Пусть я ошибаюсь. Но в любом случае, эта толстожопая блядь в Париж не поедет.

— О чем ты говоришь? Что это вообще значит?

— Вон билеты. — Она показала на кучку обрывков возле поваленного мольберта.

— Мне охота засмеяться тебе в лицо. Двадцать первый век на носу. Чтобы получить дубликат, мне достаточно нажать на кнопку.

Она бросилась на меня с поднятыми кулаками.

— Думал, тебе сойдет это с рук? Как люстра Лотты. Ни слова не говори! Любовное свидание! Подонок! В «Крийоне»! В паршивом «Крийоне».

Она колотила меня по груди. Мне хотелось рассмеяться — не над ее логикой и не над ее злобой, а над белым квадратиком салфетки, все еще заткнутой за ворот.

— Да что с тобой? — выкрикнула она. — Что ты за мужчина? То, что я сделала, непростительно. Почему ты меня не накажешь?

Глаза мои застлала кровавая пелена. Из глотки вырвался рев, звериный рев. Изо всей силы я отшвырнул ее от себя. В этой комнате была библиотека Нормана. Наружные стены, южная, обращенная к пробковому дубу, и восточная, смотревшая на переднюю лужайку и поворот Сан-Ремо-Драйв, практически превратились в рамы для огромных окон, прорубленных уже нами. Но две внутренние стены остались нетронутыми и по-прежнему были уставлены книжными полками Нормана от пола до потолка. Марша, как отлетела в угол, образованный этими полками, так и осталась там. Я вскочил на дубовый шкафчик. И оттуда, сверху, стал сбрасывать книги на жену.

Она закричала, согнулась, но даже не попыталась уйти из-под низвергавшегося на нее каскада. Я смел на нее всю полку. Задыхаясь и хрипя, ссыпал вторую. Большие тома валились на нее. Я с наслаждением видел, как острые углы впиваются ей в бока и бьют по хребту. Она не произносила ни слова, но, кажется, застонала. Вытянув руку кверху, я сгреб полку словарей и старый атлас. Они валились с глухим стуком. Под тяжестью этой лавины Марша упала.

Потом — выстрел или что-то похожее на выстрел.

Я замер, пыхтя. Марша откатилась в сторону, выбралась из-под груды книг.

— Дети, — сказала она.

Она была права. Никто не стрелял. Это хлопнула дверь спальни.

— Иди к ним. — Марша с трудом поднялась. Лицо ее начало распухать, когда еще падали книги. Я хотел было заговорить, но она меня опередила. — Нет, нет. Я цела. Иди к ним. Скорее.

Я спрыгнул на пол и вышел в коридор. Уже несколько лет у мальчиков были отдельные спальни. Эдуарда в своей не оказалось. Я прошел через ванную, соединявшую прежнюю комнату Барти с моей, и там, на моей старой кровати, тесно прижавшись друг к другу и с головой накрывшись одеялом, неподвижно лежали мои сыновья. Из-под одеяла послышался крик:

— Я не нарочно! Так получилось!

Второй крик:

— Не трожь его! Не бей!

Я подошел к кровати и присел на корточки.

— Никто тебя бить не будет, обещаю.

— Отойди! Уйди отсюда! Нам здесь противно! Мы хотим домой!

Меня обдало холодом от этих слов.

— Майкл, ты же знаешь: ваш дом здесь.

— Нет. Не настоящий. Где шаманы, там наш дом. Она так сказала.

— Она расстроена. Плохо себя чувствует. Вы знаете, какая она, когда у нее болит голова.

Эдуард, по-прежнему невидимый, сказал:

— Тогда почему ты ее ударил?

Прежде, чем я ответил, вмешался Майкл:

— Не ври. Мы вас слышали.

— Я не собираюсь вас обманывать. Я ее не бил. Но то, что сделал, — не лучше. Потому что хотел сделать ей больно. Я отвратительно себя чувствую. Самое плохое — я подаю ужасный пример вам. Никогда так не поступайте. Как бы вы ни рассердились — а я был очень, очень сердит, — никогда не бейте того, кто меньше и слабее вас. Никогда не бейте женщину, ладно? Не знаю, могу ли сказать вам что-нибудь важнее этого.

Наступило молчание. Отсветы от бассейна на стене волновались, как бисерная занавеска. Фигуры на кровати походили на два камня; даже дыхания не было заметно. Теперь они зашевелились. Одеяло провисло. Из-под нижнего края высунулась коричневая ступня, коричневая голень.

Эдуард:

— Собираешься жениться на Мэдлин? Будешь жить в апартаменте для новобрачных?

Я не мог удержаться от смеха.

— «Почему у тебя такие большие уши?» — спросила Красная Шапочка у волка. Ты все слышал, а? Нет, я не собираюсь жениться на Мэдлин. Я не люблю ее. Я люблю вашу мать.

— Но ты везешь ее на выставку. Чтобы жить в крылоне.

— В «Крийоне». Это отель.

Майкл сказал:

— А как же мы?

— Мы будем здесь одни.

— Вы не будете одни. Вы будете с матерью.

— Нет! Она кричала. Кричала, хотя я не нарочно. Она нас ненавидит.

— Это полная ерунда.

— Не ерунда. Мы навахо. Мы не верим в младенца Иисуса. Ты слышал, что она сказала.

— Значит, так: я вам скажу, что я слышал. Я вышел из себя. Я свалил на вашу мать целую полку книг. Не одну полку. Ей очень досталось. Ее красивое лицо уже распухло. Но когда я перестал, знаете, что она сказала? Первое, что она сказала? «Иди к детям». Она больше думала о вас, чем о себе.