Самый жестокий месяц - [125]

Он вытащил что-то из кармана и сунул ей в руку. На ладони у нее оказался теплый камень.

– Спасибо, – сказал Гамаш.

Николь кивнула.

– Знаете, в иудаизме, когда кто-то умирает, его близкие кладут камни на могилу. Примерно год назад, когда мы с вами впервые говорили о деле Арно, я дал вам совет. Вы его помните?

Николь сделала вид, что задумалась, но она прекрасно помнила.

– Вы сказали, что я должна похоронить своих мертвецов.

Гамаш открыл дверцу машины.

– Поразмыслите об этом. – Он кивнул на камень на ее ладони. – Только прежде, чем хоронить, убедитесь, что они мертвы, иначе вам от них никогда не избавиться.

Отъезжая, он подумал, что, возможно, ему тоже не мешает воспользоваться этим самым советом.

Арман Гамаш поднялся на последний этаж управления Квебекской полиции, прошел по коридору к впечатляющей деревянной двери. Постучал, надеясь, что там никого нет.

– Входите.

Гамаш открыл дверь и остановился перед Сильвеном Франкёром. Суперинтендант не шелохнулся. Он смотрел на Гамаша с нескрываемой ненавистью. Гамаш инстинктивно сунул руку в карман брюк в поисках талисмана, который носил при себе почти всю жизнь. Но карман его был пуст. Неделю назад он сунул поцарапанное и побитое распятие, принадлежавшее его отцу, в конверт, приложил к нему записку и отдал своему сыну.

– Чего вы хотите?

– Я хочу извиниться. Я был не прав, обвиняя вас в том, что вы распространяете клевету о моей семье. Вы этого не делали. Извините меня.

Франкёр прищурился, ожидая, что теперь последует «но». Однако никакого «но» не последовало.

– Я готов написать извинение и разослать его всем членам совета, присутствовавшим в тот день.

– Я хочу, чтобы вы подали в отставку.

Они уставились друг на друга. Наконец Гамаш устало улыбнулся:

– Мы что, так до конца жизни и будем бодаться? Вы угрожаете, я плачу вам той же монетой. Я обвиняю, вы требуете. Неужели нам это нужно?

– Я не видел ничего такого, чтобы изменить мнение о вас, старший инспектор. Включая и то, как вы провернули это дело. Суперинтендант Бребёф был гораздо более умелым полицейским, чем когда-либо станете вы. Но теперь благодаря вам его нет. Я знаю вас, Гамаш. – Франкёр встал и наклонился над столом. – Вы самоуверенны и глупы. Слабы. Полагаетесь на инстинкт. Вы и не предполагали, что ваш лучший друг работает против вас. Где были ваши инстинкты? Блестящий Гамаш, герой дела Арно. Слепец! Вас ослепляют ваши эмоции, ваша потребность помогать людям, спасать их. С того дня, как вы заняли командную должность, вы не принесли полиции ничего, кроме позора. А теперь приходите со своим подхалимажем. Нет, Гамаш, дело не закончилось. Оно никогда не закончится.

Он хлестал этими словами Гамаша, пока тот не перестал улыбаться и просто смотрел на Франкёра, трясущегося от злости. Наконец Гамаш кивнул, повернулся и вышел. Он знал, что есть вещи, которые не умирают.

Несколько дней спустя Гамаши, включая и Анри, были приглашены на вечеринку в Три Сосны. Стоял солнечный весенний день, зеленые листочки распустились, и деревья отливали всеми оттенками зеленого. Они тряслись по грунтовой дороге под балдахином свежей зелени, сияющим, как витражное стекло в Святом Томасе, и вдруг обратили внимание на необычную активность у одной из обочин. И хотя Гамаш толком еще не видел, что это такое, он понял, что возле старого дома Хадли происходит какое-то действие, и спросил себя, уж не решили ли жители снести его. Какой-то человек вышел на середину дороги и показал им на обочину. Месье Беливо, в комбинезоне и малярной кепке, улыбался:

– Bon. Мы все надеялись, что вы приедете.

Бакалейщик наклонился к открытому окну машины и погладил Анри, который высунул морду над плечом Гамаша, чтобы посмотреть, с кем это разговаривает хозяин, отчего возникло впечатление, будто за рулем сидит собака. Гамаш открыл дверцу, и Анри выпрыгнул из машины под приветственные крики жителей, видевших его в последний раз еще щенком.

Не прошло и нескольких минут, а Рейн-Мари уже стояла на приставной лестнице и отскребала шелушащуюся краску со старого дома. Гамаш тем временем счищал лишайник с наличников на окнах первого этажа. Он не любил высоты, а Рейн-Мари не любила наличников.

Он скреб, и у него возникало ощущение, что дом стонет, как Анри, когда Гамаш треплет его за уши. Стонет от удовольствия. С дома соскребались годы разложения, годы небрежения, печали. Дом возвращали в его исходное состояние, искусственные наслоения снимались. Быть может, он стонал все время? Быть может, старый дом стонал от удовольствия, когда наконец его посетили люди? А они считали его злобным.

Нет, жители деревни вовсе не собирались сносить старый дом – они пришли, чтобы дать ему еще один шанс. Они возвращали его к жизни.

Он прихорашивался на солнце, сиял свежей краской. Люди вставляли новые окна, другие чистили дом изнутри.

– Хорошая весенняя уборка, – сказала Сара, владелица пекарни, поправляя длинные каштановые волосы, выбившиеся из узла на затылке.

Разожгли мангалы под барбекю, и жители деревни подходили, чтобы выпить пива или лимонада, поесть бургеров и сосисок. Гамаш взял пиво и остановился, глядя с холма на Три Сосны. В деревне царил покой. Здесь были все – старые и молодые, даже больных привели, усадили их на садовые стулья и дали кисти, чтобы каждый житель деревни приложил руку к дому Хадли и снял с него проклятие. Проклятие боли и скорби.