Самый жестокий месяц - [115]

– Хейзел всегда была очень добра, – сказал наконец месье Беливо, глядя на Хейзел, которая готова была сквозь землю провалиться.

– А вы в него влюбились, верно? – спросил Гамаш.

Хейзел едва заметно отрицательно покачала головой.

– Мама, это правда?

– Я находила его очень милым. Однажды я даже подумала…

Голос ее стих.

– Но потом появилась Мадлен, – сказал Гамаш. – Она ни о чем таком и не думала, почти наверняка и представления не имела о том, как вы к нему относитесь, но тем не менее она похитила у вас месье Беливо.

– Он мне не принадлежал, как можно было его у меня похитить?

– Мы так говорим обычно, но одно дело – слова, и совсем другое – чувства. Два одиноких человека – вы и месье Беливо. Во многих смыслах куда как более естественная пара. Но Мадлен явилась великолепным, красивым, веселым притяжением, и месье Беливо был очарован ею. Я не хочу создать впечатление, будто Мадлен была злобной или бесчестной. Она просто была самой собой. И в нее было трудно не влюбиться. Я верно говорю, месье Сандон?

– Moi?

У Сандона дернулась голова, когда он услышал свое имя.

– Вы тоже ее любили. Сильно любили. Ваша любовь была такой сильной и всепоглощающей, какой бывает только безответная любовь. Во многих смыслах она самая сильная, потому что никогда не бывает удовлетворенной. Мадлен оставалась для вас идеалом. Совершенной женщиной. Но потом это совершенство дало сбой. Она полюбила кого-то другого. И не просто другого, а того единственного человека, которого вы презираете. Месье Беливо, приносящего смерть. Человека, который позволил почтенному старому дубу умереть в мучениях.

– Я бы никогда не смог убить Мадлен. Я даже дерево не могу срубить. На цветок не наступлю, жука не раздавлю. Я не могу забрать чужую жизнь.

– Можете, месье Сандон. – Арман Гамаш замолчал и подался вперед, глядя на громадного лесоруба. – Вы же сами сказали. Лучше пресечь страдания, чем позволить умирать долгой и мучительной смертью. Вы говорили о дубе. Но вы были готовы его убить. Пресечь страдания. Если бы вы знали, что Мадлен умирает, возможно, вы бы поступили так и по отношению к ней.

Сандон лишился дара речи. Его глаза и рот были широко открыты.

– Я ее любил. Не мог я ее убить.

– Жиль, – прошептала Одиль.

– А она любила кого-то другого. – Гамаш наклонился еще ближе к Сандону, чтобы каждое его слово достигало цели. – Она любила месье Беливо. Вы каждый день видели это, каждый день это происходило на ваших глазах, вы не можете это отрицать. Она вас ничуть не любила.

– Как она могла? – Сандон поднялся со стула и сжал кулаки, похожие на дубинки. – Вы и представить себе не можете, что это было такое – видеть ее с ним. – Он повернулся и посмотрел на кроткого месье Беливо. – Я понимал, что она не могла полюбить такого, как я…

Он запнулся.

– Но если она не могла полюбить вас, то не должна была полюбить никого? – тихо сказал Гамаш. – Вероятно, это было ужасно.

Лесоруб рухнул на стул. Все ждали, что сейчас раздастся треск и стул под ним рухнет, но стул выдержал – так может мать подхватить падающего ребенка.

– Но вещество, которое ее убило, обнаружилось в аптечке у Смитов, – яростно проговорила Одиль. – Жиль не мог его оттуда взять.

– Вы правы. Он не мог проникнуть к ним в дом, – ответил ей Гамаш. – Я упоминал о данных лабораторного анализа, согласно которому эфедра, убившая Мадлен, не из недавней закупки. Она гораздо более натуральная. Как же я был глуп! Мне об этом говорили много раз, но я словно не слышал. Эфедра – трава. Растение. Ее много веков использовали в китайской медицине. Может быть, Жилю и не требовался доступ в дом Смитов. Как и вам. Вы знаете, что я взял в вашем магазине?

Он уставился на Одиль, а та вперилась в него лихорадочным, обезумевшим взглядом.

– Ма хуань. Старинное китайское средство из травы. Еще оно известно под названием чай мормона. И эфедра.

– Я этого не делала. И он этого не делал. Он ее не любил. Она была сучка, паскудная, паскудная личность! Она манипулировала людьми, и у них возникало впечатление, что она к ним небезразлична.

– Вы говорили с ней, предупреждали ее, когда шли сюда тем вечером. Верно? Вы сказали ей, что она может заполучить любого, но Жиль – единственный мужчина, которого вы когда-либо хотели. Вы умоляли ее держаться от него подальше.

– Она сказала, чтобы я не была дурой. Но я вовсе не дура.

– К тому времени было уже слишком поздно. Она уже получила дозу эфедры. – Гамаш оглядел круг уставившихся на него лиц. – У вас у всех были основания убить ее. И возможность для этого. Но тут присутствовала и еще одна необходимая составляющая. Мадлен Фавро была убита эфедрой и испугом. Кто-то должен был обеспечить этот испуг.

Все глаза обратились на Жанну Шове. Ее собственные глаза были полуприкрыты и темны.

– Вы все пытались убедить меня считать Жанну подозреваемой. Говорили, что не доверяете ей, что она вам не нравится. Что пугает вас. Я объясняю это своего рода истерикой. Среди вас появился чужак. Ведьма. Лучше виновного и не найдешь, верно?

Клара уставилась на него. Гамаш сказал об этом так просто, так четко. Неужели они и в самом деле хотели отдать эту похожую на мышку женщину в руки инквизиции? Подставить ее? Поджечь костер и погреться у него, как пуритане, которые были уверены, что сами они ни при чем. Никто не думал об истине, никто не думал об этой женщине.