Самый счастливый день - [4]

Платформа была пустынна. Где же патруль? И, честно говоря, я не мог сообразить, как найти ту комнату, в которой ночью со мной говорил лейтенант.

Я обошёл вокзал. Да, прежний напоминает, но безусловно состарился и позабыл те радостные дни, когда от его свежих стен трогался на Москву первый состав с масляно-чёрным, украшенным красными лентами новеньким локомотивом.

У бесцельно торчащего, лишённого проводов столба стояла понурая лошадёнка. Старик в брезентовом сером плаще пристраивал на телегу поклажу. Я подошёл.

— Не подскажете, где мне найти капитана Васина?

— Доброго здравия, — ответил старик, мельком взглянув на меня. Ответа он мне не дал, а продолжал ворочать тяжёлый мешок.

— Может, в казарме? — спросил я неуверенно.

Старик бросил на меня ещё один взгляд и произнёс будничным голосом:

— Ты, что ль, Николай Николаич?

Я оторопел. Старика я не помнил и тем более никак не ожидал встретить в этих местах знакомца.

— Не узнаёшь? — спросил тот. — А я вот тебя признал, хотя повзрослел ты изрядно. Что приехал?

Я медлил, пытаясь напрячь свою память.

— Чего уж там, «Корабль дураков», — произнёс старик.

— Егорыч! — воскликнул я.

— Егорыч, Егорыч, — подтвердил тот.

— Как же ты здесь? — спросил я с волненьем.

— Всё так.

— Вернулся?

— Не уезжал.

— Но как же, как? — всё спрашивал я.

Егорыч вскинул голову к небу.

— И льёт, и льёт. Ужель без зонта приехал? Смотри-ка, весь мокрый. Давай под навес перекинемся. Мне ещё Фильку ждать. Картошки, видишь, добыл, а Филька должен горох поставить.

Мы отошли под козырёк задних дверей вокзала.

— Чего здесь забыл? — спросил Егорыч.

Я смотрел на него, и знакомые черты медленно, словно на фотографии, брошенной в ванну, проявлялись на сморщенном тёмном лице. Да, это был Егорыч, тот самый Егорыч, который когда-то по настойчивой моей просьбе сделал копию с картины «Корабль дураков».

— По делу небось? — сказал Егорыч, вытащил огромный коричневый платок и шумно в него сморкнулся.

— По делу, да вот неудачно. Форму какую-то недодали, поэтому не пускают. Придётся опять в Москву.

— Куда не пускают?

— Туда, за колючку.

— А что, тебе надо?

— Надо, Егорыч, надо. Добивался полгода, и видишь, какая напасть, бумажку забыл.

— Ночью приехал? — спросил Егорыч. — Понятно. Кто там сегодня дежурил, Кулёк? Ну да, лейтенант, фамилия у него Кулёк. Это спасибо скажи, что не Васин. Тот бы разом тебя на замок. Строгий, стервец.

— Эх, жалко, Егорыч, нет времени с тобой говорить. Поезд скоро. Я всё же хочу найти капитана. Вдруг прояснится.

— Не вздумай, — сказал Егорыч. — Не поможет, только задержит напрасно. Станет звонить, выяснять.

— Жалко, — повторил я.

— А тебе очень надо?

— Чего? — я не сразу понял.

— Ну, за колючку.

— Очень, Егорыч, очень. Я бы тебе рассказал, да времени нет.

— Ну что ж, — Егорыч снова раздумчиво глянул на небо. — Сделаем так. Фильку мы ждать не будем. Ложись-ка в телегу, накрою тебя брезентом, а там, глядишь, довезу.

— Куда довезёшь?

— Ко мне. Я ведь всё там живу. Провезу тебя, не волнуйся.

— Живёшь за колючкой?

— Живу, — подтвердил Егорыч. — В том же доме. Гости у меня, сколь хочешь. Никто не увидит, не тронет, я у них главный тут человек.

— Чудеса, — пробормотал я.

Дальнейшее и походило на чудо. Магическая форма тринадцать! Ты оказалась формой без содержания, пустым звуком, химерой. Если бы содержание наполняло тебя, оно неминуемо бы выплеснулось и преградило мой путь. Лейтенант Кулёк, капитан Васин и румянолицый Головченко оказались бессильны. Могуч был, однако, мой старый знакомец Егорыч, некогда школьный сторож, а ныне последний житель пустынного городка.

Я просто лежал в телеге, вершившей свой медленный путь. Мокрый брезент коробом стоял надо мной. Иногда телега останавливалась, Егорыч вступал в короткие переговоры, благожелательные и шутливые. «Что, дед, нагрузил? Когда на чай позовёшь? Говорят, у тебя корова с шестью ногами. Привет колдунам! Старик, достань семилетник, водкой отблагодарю».

Посты миновали. Егорыч приподнял брезент:

— Вылезай, теперь уж никто не тронет.

С неба летела мокрая пыль, телега гулко катила по бетонным плитам, цокали подковы, лошадь встряхивала мокрой гривой.

— Мне шины один обещал, тоже за семилетник.

— Цветок?

— Растение. Семь лет назад появилось, оттого и зовут. Магическое, прямо скажу, растение. Кактус не кактус, ну вроде… не знаю и как сказать. Засецкую рощу помнишь?

— Ну как же!

— Вот там и растёт…

Мы направлялись к дому Егорыча.

Ютился он в прежние времена на окраине городка среди подобных же ветхих домов, длинных бараков и шатких хибар. Я хорошо помнил дом Егорыча. Простая изба, пятистенка. У крыльца две рябины, резные наличники, в сенях кадушка с водой, в чулане нагромождение бесполезных вещей, сразу у входа кухонька, потом залец в пять окон, а посреди ярко расписанная русская печь. Не в петухах, цветах и узорах, нет. Печку украшали сюжеты из картин знаменитых художников. На боковой, например, стороне красовался почти полностью воспроизведённый «Сельский концерт» Джорджоне. Копия была весьма и весьма своеобразной. Обнажённые нимфы выглядели сдобными деревенскими вдовушками, а изящные музыканты лавочниками прошлых времён.