Самый красивый из берсальеров. Ведите себя прилично, Арчибальд! Счастливого Рождества, Тони! Наша Иможен - [11]

— А какое жалованье получают берсальеры? Хотя бы приблизительно?..

— Берсальеры?.. У них не жалованье, а денежное содержание. Ну, скажем, двадцать — двадцать пять лир в день…

— А Регацци, насколько я помню, не купался в золоте?

— Наверняка нет.

— Тогда каким образом вы объясните, что в желудке нашли мясо бекаса, телятину и шампанское? По всей видимости, парень роскошно поужинал перед смертью, меж тем в карманах не нашли ни гроша.

— Может, на него напали грабители?

Тарчинини рассмеялся:

— А вас бы это ужасно огорчило, верно? Потому что тогда и думать нечего о преследовании тех девчушек… Но не беспокойтесь: очень возможно, он сам все истратил… или же кто-то хотел внушить нам, будто парня зарезал вор… Вот только убийца забыл снять с запястья Регацци золотые часы. Так что, похоже, для него важнее всего было прикончить нашего берсальера и побыстрее удрать с места преступления. Ладно, для начала отправьте людей по шикарным ресторанам с фотографией Регацци. Надо полагать, вчера вечером далеко не во всех туринских кабаках подавали бекаса?

— Хорошо, синьор комиссар… Но что это нам даст?

— Наш берсальер мог заказать такой ужин только в двух случаях: либо имея кучу денег, либо получив от кого-то приглашение в ресторан. Если он ужинал один, придется выяснять, откуда у парня взялись деньги. А коли Регацци пировал в компании, я бы с удовольствием повидал его спутника.

Как только Дзамполь отдал соответствующие распоряжения, Тарчинини встал.

— Алессандро, я хочу прогуляться в Сан-Альфонсо де Лиджори, где наш берсальер так смущал женские сердца.

— Но вы же никого там не знаете, синьор комиссар!

— У нас в Вероне, инспектор, когда хотят узнать, что делается в квартале, обращаются к священнику… С вашего позволения, именно это я и собираюсь сделать.

— Я пойду с вами?

— Нет, Алессандро. Сходите-ка лучше на работу к нашим трем барышням, попытайтесь вытянуть из них как можно больше и угадать, не имеет ли хоть одна какое-либо отношение к смерти Нино Регацци.

— Договорились, синьор комиссар!

В голосе инспектора звучало такое неприкрытое злорадство, что Тарчинини замер.

— Дзамполь…

— Да, синьор комиссар?..

— Вы терпеть не можете этих девушек, не так ли?

— Да, синьор комиссар!

— А почему?

— Потому что они женского пола.

— Согласитесь все же, что это не их вина, а?

— Зато они виновны в том, что у них безмозглые головы, черствые сердца и безграничное себялюбие, что думают только о себе, не заботясь о тех, кто живет вокруг них и для них…

Тарчинини вдруг охватила жалость. Он подошел к помощнику и ласково похлопал по плечу.

— Похоже, вам здорово досталось?

— Да, синьор комиссар.

— Насколько я понял, вы вдовец?

— Да, синьор комиссар.

— И смерть…

Дзамполь резко перебил его, ибо в эту минуту вся боль, терзавшая беднягу инспектора денно и нощно, внезапно прорвалась наружу.

— Смерть ничего не искупает!

Алессандро, упав на стул, заговорил как во сне:

— Познакомься вы с моей Симоной, сами невольно полюбили бы ее… Когда мы познакомились, ей было только-только восемнадцать, а мне — двадцать пять… Маленькая, хрупкая девушка с огромными наивными глазами… Короче, как раз такая, какую мы все мечтаем встретить в один прекрасный день… Целый год мы только гуляли по вечерам — ее родители, владельцы бакалейной лавки, долго не хотели отдавать мне дочку, считая, что ни один мужчина не заслуживает такого сокровища… В конце концов мы все-таки поженились, но, став моей женой, Симона вдруг превратилась в совершенно другую женщину. Я мечтал о спокойной семейной жизни и о ребятишках, а она думала лишь о развлечениях и о детях даже слышать не хотела. Наше существование стало истинным адом, и так продолжалось до тех пор, пока Симона не разбилась насмерть в машине парня, с которым, по всей видимости, поддерживала более чем дружеские отношения. Да, синьор комиссар, я действительно вдовец, но не имею хотя бы печального удовольствия оплакивать свою жену!

Инспектор Дзамполь умолк. Во-первых, он закончил рассказ, а во-вторых, залитое слезами лицо Тарчинини тронуло его до глубины души. Алессандро не подозревал, что кто-то способен проявить такое сострадание к его горю… Забыв о полицейской иерархии, он сейчас чувствовал себя просто человеком, внезапно обретшим брата, и пожал Тарчинини руку.

— Спасибо, что так хорошо меня поняли…

— Я не о вас плакал, Дзамполь… Нет, не о вас… Я оплакивал ее, эту несчастную девочку…

— Ее? После всего, что я вам рассказал?

— А что вы мне рассказали, Алессандро? Просто-напросто — что прелестная Симона не обрела с вами того счастья, о котором мечтала, верно? И кто же, в таком случае, виновен?

Обиженный инспектор опять вскочил.

— Господин комиссар…

— Она не желала иметь детей? И правильно!

— Что?!

— Да-да, она была совершенно права, Алессандро! Потому что красивых, здоровых детей нужно зачинать только в радости и в счастье, а бедняжка Симона вовсе не чувствовала себя счастливой!.. Поэтому она родила бы вам какого-нибудь желтушного, плаксивого уродца, точно такого, как все младенцы, которых производят на свет с сожалением!

— Значит, по-вашему, то, что Симона мне изменяла, тоже хорошо? — взорвался Дзамполь.