Самый длинный выходной - [13]

И когда бы ей потом ни случилось упомянуть имя Джоэля, она чувствовала неловкость и читала в глазах матери мысль: «Так, Значит, это тот самый молодой человек, который ранним утром танцевал с моей дочерью в саду?»

Мать не могла постичь подобной выходки и считала ее следствием разнузданности нравов молодежи, поэтому она с самого начала не доверяла Джоэлю, о чем бы после уже не рассказывала Эйлин.

Поскольку первый телефонный звонок Джоэля пришелся, естественно, на время ленча, каждое слово Эйлин было отлично слышно.

— У телефона герр доктор Швейзенберг, я хочу поговорить с моим старым пациентом.

— Ах, Джоэль, это ты.

— Как ты догадалась?

— А у меня видеотелефон.

— Отлично! Скажи, мы договорились встретиться завтра или сегодня?

— Мне кажется, сегодня.

— В этом все и дело. Так сегодня завтра или сегодня? Я совсем запутался.

— Ну, сегодня первое января, — предположила Эйлин.

— Замечательно. Послушай, я все еще у Мак-Дональдов, по крайней мере, мне так кажется. Пойдем погуляем? Я встречу тебя на автобусной остановке через полчаса.

Эйлин понимала, что отец и мать умирают от любопытства, пытаясь догадаться, кто звонит, и только приличие сдерживает их любопытство.

— Это парень, с которым я познакомилась на вечеринке прошлой ночью, — сильно краснея, сказала Эйлин. — Его зовут Джоэль.

— Симпатичный? — спросила мать.

— Просто бесподобный, — ответила Эйлин, — и мы сейчас собираемся погулять.

— Ах, Джоэль, Джоэль, — она перевернулась в постели, — почему же все стало так плохо? Приедет он к ней или нет? Он написал ей такую короткую и холодную записку, хотя чего же еще можно было ожидать после того, как он столько раз получал от нее отпор: «Я хотел бы кое-что обсудить с тобой, но на нейтральной территории, повторяю, не у тебя дома. Это возможно? Или ты все еще предпочитаешь не видеться со мной? Я бы также хотел увидеть малышку». И, наконец, последняя его записка: «Прошу тебя, Эйлин, прими своего покорного слугу. Джоэль».

Она написала дюжину писем то дружелюбных, то умоляющих, то сердитых, потом порвала их все и вместо этого послала ему открытку, на которой кратко написала адрес коттеджа и время ее пребывания там. Ей то страстно хотелось увидеться с ним, то становилось страшно, что он нарушит ее спокойную размеренную жизнь.

Если он приедет, — решила Эйлин, — она будет с ним очень холодна и учтива, и это станет их последней встречей.

Эйлин услышала, как Гей спрыгнула с постели, затем скрипнула дверь, и Гей просунула головку.

— Доброе утро, — пропела Эйлин, — если хочешь, подойди к моей кровати, мамочка тебя обнимет.

Она подняла ребенка к себе в постель — конец ее пижамы был мокрым.

Эйлин села на постели, расстегнула пуговицы, сняла мокрую пижаму и бросила ее на пол.

— Залезай сюда, иначе ты простудишься.

Гей извивалась, как зверек. Она была теплая, как только что выпеченная сдобная булочка.

— Лежи тихо, и мы еще немного поспим, — с надеждой сказала Эйлин, закрывая глаза.

— Проснись, мамочка, проснись! — закричала Гей, тыкая в глаза Эйлин острыми пальчиками.

— Перестань! — крикнула Эйлин. Но Гей решила, что это очень смешно, и повторила тот же фокус снова.

— Ну хорошо, — сказала побежденная Эйлин. — Мы сейчас встанем, и ты примешь ванну.

Утренние процедуры казались нескончаемыми: купание Гей, одевание, чистка зубов, уговоры пойти в туалет, мытье посуды, разведение огня, приготовление завтрака — каши с молоком — еда и мытье посуды, вслед за тем стирка простыни и пижамы и развешивание их для сушки на заднем дворе, уборка в спальне.

Наконец Эйлин без сил упала на софу, мечтая о чашке кофе и размышляя, когда может прийти машина с провизией. Она ведь не могла бесконечно кормить Гей кашей с молоком. Взглянув на часы, Эйлин увидела, что уже половина девятого. Впереди все еще было долгое, долгое утро.

Она попыталась вспомнить, что Гей обычно делает в это утреннее время дома, но не могла. Поскольку она уходила на работу, девочкой занималась мать, устроившая для нее специальный режим, по которому Гей ела, спала, делала физические упражнения, слушала сказку, занималась с красками и конструктором, спокойно сидела с книжкой, играла в саду, принимала ванну. Что же надо было делать именно сейчас? Кстати, а где же сама Гей?

Гей оказалась в ванной; оба крана были открыты, девочка старательно чистила зубной щеткой раковину.

— Ах, Гей, что за ужас! Ты плохая, плохая девочка!

Эйлин поспешно увела ее с места преступления. Гей начала плакать.

— Пойди нарисуй маме красивую картинку. Эйлин достала бабушкин подарок — новую коробку с красками и набор бумаги для рисования.

— Не хочу.

— Ну построй мне домик из конструктора.

— Не хочу.

Эйлин посмотрела на красное, сердитое лицо дочери и почувствовала непреодолимое желание нашлепать ее, но шлепки надо было приберечь для крайних случаев.

— Хочу домой, — рыдала Гей. — Хочу к бабушке.

— Это невозможно. Мы будем жить в нашем красивом коттедже.

— Ужасный коттедж.

— Мамочка прочтет тебе сказку.

— Не хочу сказку. Хочу к бабушке.

Эйлин закусила губу. Если бы это не выглядело смешным, она бы обвинила Гей в сознательно злом умысле. Но на самом деле ребенок так реагировал на изменение привычного режима. Эйлин смягчилась. «Садись ко мне на колени, и мы поиграем в лошадок, — сказала она. — Давай. Ним — ним-ним — вот так едет леди; трот-трот-трот — вот так едет джентльмен; галлоп-галлоп-галлоп — вот так едет фермер».