Самый безумный из маршрутов - [4]

Однажды, когда мне было 12 лет, я сочла себя достаточно смелой и сообщила маме, что собираюсь одна пройтись до Мэйсон Райс и обратно, но она сказала: «Я тоже иду».

Я была к этому готова и сказала: «А Джейкобу можно одному».

Она смущенно посмотрела на меня. Я уже слышала не раз, что веду себя неправильно и мне нельзя доверить заботу о себе. «У Джейкоба есть бейсбольная бита», – ответила она неловко и вышла из комнаты.

Я знала, что это не было истинной причиной, но смирилась.

Впервые я вышла одна в 13 лет и была очень напугана. Ветка хрустнула под моей туфлей, сердце жутко забилось. Я проходила по этим тротуарам с мамой тысячи раз, но сейчас надо мной витали все ее страхи.

Не говори с незнакомцами, быстро проходи мимо припаркованных машин, гляди в обе стороны. Во все стороны, всегда. Будь начеку. Чертовски много следовало помнить, чтобы быть в безопасности.

Минут через десять, примерно на полпути к Ньютонскому центру, я развернулась и побежала. Я прибежала к подъездной дорожке вся в поту, разгоряченная, у меня кружилась голова, но я чувствовала невероятное облегчение от того, что снова была дома.

Летом самым безопасным местом был Колорадо. Мамины родители, бабушка Белл и дедушка Мэл, жили в маленьком доме на ранчо в Колорадо Спрингс, и каждый август мы приезжали к ним на две недели. Дом был одноэтажным, весьма скромным, с экзотическим кроваво-красным декоративным ковриком на серебристо-оливковом ковре, весь забитый тысячами старых хрупких безделушек, золочеными часами и фарфоровыми птичками с крыльями, окрашенными в желтый цвет. На ранчо было великолепно, воздух был чистым и прозрачным и пах красной глиной. У нас с Джейкобом была уйма времени, чтобы бродить и играть в ковбоев и индейцев, Дэви Крокетта, снежного человека и в любые другие игры, которые мы хотели. Однажды, когда папа снимал на фотоаппарат, как жонглирует Джейкоб, бабушка повела меня на задний двор собирать листья мяты, которая росла в тени за домом. Она научила меня распознавать это растение. Мы мыли листья, делали шарики из ванильного мороженого и ели его со свежей мятой, уложенной сверху. Я дарила бабушке свои рисунки с изображением деревьев и возвышающихся над нами гор.

В конце каждого лета мы прощались, целуясь с бабушкой Белл и дедушкой Мэлом, уезжали из Колорадо Спрингс. Мерцающие золотые огни меркли, и над нами вырастали черные горы. Мама, папа, Джейкоб и я медленно подъезжали к горам, а затем шли пешком.

Мы проходили через осиновые леса вдоль высоких хребтов и спускались в долину к озерам. Тропинки были венами, а горный пейзаж – телом, необычайно красивым и юным. И это был наш дом, по меньшей мере, на семь чудных дней каждый год.

Отец ловил рыбу. Он стоял посреди ручья в тихом месте за стремниной и все бросал, бросал и бросал леску до тех пор, пока резкая поклевка не подсказывала ему, что у нас будет еда. Тогда он наматывал леску на катушку и говорил: «Отлично. Хорошая форель». Он брал ее посередине и ударял головой о камень. Я протягивала к ней свои теплые ладошки. Рыба еще извивалась и отчаянно билась. Трепыхалась, как подбитая птица.

Она опускалась в мякоть моих маленьких ладоней, мертвая.

За то время, пока я перепрыгивала с камня на камень и поднималась по тропинке, она совсем затихала, а ее глаза выкатывались. Я отдавала ее маме. В ожидании рыбы она уже накрошила ложкой крекеры. Не говоря ни слова о рыбе – так было всегда между нами, когда нам было холодно или слишком жарко, или нам что-нибудь было нужно, – она потрошила ее и обваливала в крошках крекеров.

А затем, под драгоценными камнями Млечного Пути, светившегося в чернеющем небе, она разогревала сковородку над крошечной печкой; масло при этом прыгало и шипело от жара. Я стояла рядом, вдыхая запах жира и остывший от гранитных скал воздух – очень холодный и насыщенный хвоей. Рыбу жарили до золотистого цвета, отец возвращался, а брат умирал с голоду. Он отжимался, лежа на земле.

Мы ели рыбу все вместе. Все наедались. У рыбы всегда была хрустящая корочка, которая легко отслаивалась, иногда из-под нее сочился белый жир. «Мы сами поймали эту еду», – думала я. Мы съедали ее всю – на тарелках оставались только полупрозрачные косточки, очень белые в лунном свете и тонкие, как высушенные вены.

Каждое скопление звезд выглядело, как городские огни в тумане. Слишком много светящихся точек, чтобы их когда-нибудь можно было хорошо разглядеть.

И я тогда думала: «Мы племя, которое собирает ягоды и ловит рыбу».

Наш костер светился языками пламени, они находили новую сосновую ветку и быстро пробегали по ней, как капли чернил в воде; сильный огонь красиво разрастался. Костер трещал и шипел. Обжигал мои белые щеки.

Мои самые лучшие воспоминания об отце связаны с одним из этих летних сезонов в Колорадо. Мне было восемь, может быть, девять лет. Он взял меня – только меня одну – в поездку по Колорадо Спрингс до самых скал. Я никогда раньше не оставалась с ним одна. Мы шли пешком; он впереди, а я за ним.

Мы не разговаривали. Я представляла, что он Уильям Кларк, а я капитан Мериветер Льюис. Я смотрела документальный фильм о них в школе и прочитала несколько красиво иллюстрированных книг, и мне это понравилось. Они открывали новые места, которые до этого никто не видел. Они были профессиональными первооткрывателями, которые должны были изучать новые места по поручению президента; я тоже хотела стать исследователем, когда вырасту и мне придется выбирать профессию. Я сказала об этом папе. Он сказал: «Эврика! Не думаю, что кто-то видел это место, молодой Льюис».