Самые синие глаза - [27]

Полин знала женщину по имени Айви, которая, казалось, могла выразить в песне все ее мечты. Стоя немного в стороне от хора, Айви пела о той темной сладости, которую Полин не могла назвать; она пела смерть, попирающую смерть, о чем тосковала Полин, она пела о незнакомце, который знал…

Милостивый Господь, возьми меня за руку,

Веди меня, позволь отдохнуть,

Я устал, я ослаб, я без сил.

Сквозь ураган, сквозь ночь,

Веди меня к свету,

Возьми меня за руку, милостивый Господь, веди меня.

Когда мой путь становится тяжел,

Милостивый Господь — рядом со мной,

Когда жизнь подошла к концу,

Услышь мой зов, мой плач,

Не дай мне упасть,

Возьми меня за руку, милостивый Господь, веди меня.

И когда Незнакомец, наконец, появился, словно ниоткуда, Полин обрадовалась, но не удивилась.

Он появился в самый жаркий день года, важной походкой выступив прямо из яркого солнца Кентукки. Он оказался большим и сильным, у него были желтые глаза, широкие ноздри и собственная музыка.

Полин стояла, лениво прислонившись к забору, облокотившись о перекладину между двумя столбами. Только что она поставила в духовку бисквитный пирог и теперь вычищала из-под ногтей муку. Вдруг она услыхала, как кто-то насвистывает у нее за спиной. Быстрые, высокие переливы: так свистят черные парни, когда подметают, копают или просто идут по своим делам. Нечто вроде уличной музыки, где злость отступает перед смехом, а радость коротка и открыта, как лезвие перочинного ножа. Она внимательно слушала музыку и позволила себе улыбнуться. Мелодия слышалась все ближе, но она не оборачивалась, потому что хотела дослушать до конца. Улыбаясь себе и удерживаясь от всплеска грустных мыслей, она вдруг почувствовала, как кто-то щекочет ей ногу. Она громко засмеялась и обернулась. Свистун склонился, щекоча пятку на покалеченной ноге и целуя ее в лодыжку. Она смеялась, пока он не посмотрел на нее, и она увидела, как солнце Кентукки смешивается с желтизной глаз Чолли Бридлоу.

«Знаете, когда я в первый раз увидала Чолли, это было похоже на те цвета, как дома, в детстве, когда мы после похорон собирали ягоды, и я засунула несколько в карман воскресного платья, а они раздавились и окрасили мне бок. Все мое платье испачкалось и так никогда и не отстиралось. Ни платье, ни я. Этот фиолетовый цвет я чувствовала внутри. А еще лимонад, его делала мама, когда папа возвращался с поля. Лимонад был желтый, холодный, на дне плавали семечки. И зеленые жуки на дереве той ночью, когда мы уезжали из дома. Все эти цвета были во мне. Все их помнила. Когда Чолли подошел и начал щекотать мне ногу, это и было как те ягоды, лимонад и зеленые вспышки жуков, всё вместе. Чолли тогда был худой, со светлыми глазами. Он любил насвистывать, и когда я слушала его, просто мурашки по коже бегали».

Полин и Чолли любили друг друга. Казалось, он наслаждался ее обществом, даже радовался ее деревенскому поведению и отсутствию представлений о городской жизни. Он говорил с ней о ноге, спрашивал, когда они гуляли по городу или в полях, не устала ли она. Вместо того, чтобы не обращать внимания на этот физический недостаток, притворясь, что его не существует, он вел себя так, словно это было нечто особенное и дорогое для него. Впервые Полин почувствовала, что ее нога представляет некоторую ценность.

И он касался ее, решительно и нежно, как она и мечтала. Не было только мрачного заката и пустынных речных берегов. Она была благодарной и спокойной; он же был добрым и веселым. Она и не подозревала, что в мире может быть столько веселья.

Они решили пожениться и уехать на север, где, по словам Чолли, требовались рабочие на заводы. Молодые, любящие, полные сил, они приехали в Лорейн, в штат Огайо. Чолли быстро нашел работу на заводе, а Полин занялась домашним хозяйством.

И вдруг она потеряла передний зуб. Но до этого должно было возникнуть пятнышко, маленькое коричневое пятнышко, которое легко было спутать с едой, но которое не исчезало, присосавшись к эмали на несколько месяцев, и росло, пока не пробилось сквозь нее, не добралось до внутреннего слоя и в конце концов съело корень, не тронув нерва, а потому его присутствие ничем себя не выдало. Потом ослабевшие корни, привыкшие к яду, отреагировали на тяжелое давление, и зуб выпал, оставив острый обломок. Однако еще до того пятнышка должно было случиться то, что способствовало его появлению.

Что же могло пойти не так в молодом, растущем городке в Огайо, где даже окраинные улицы были покрыты асфальтом, где поблизости раскинулось тихое голубое озеро, а жители гордились соседством с Оберлином, одной из станций Подземной железной дороги, находящейся всего в тринадцати милях к востоку, кипящим котлом на краю Америки рядом с холодной, но привлекательной Канадой?

«Тогда мы с Чолли ладили. Мы приехали на север, думали, здесь работы больше и жизнь получше. Мы поселились в двух комнатах над мебельным магазином, и я занялась домашним хозяйством. Чолли работал на заводе, и все вроде шло хорошо. Не знаю, что случилось. Все изменилось. Здесь трудно было завести друзей, и я скучала по родным. Я не привыкла, чтобы вокруг было столько белых. Те белые, которых я видела раньше, нас ненавидели, но мы редко встречались. Негде было. На поле разве что или в лавке. Но нас все-таки было больше. А здесь на севере они были везде — в соседнем доме, на верхнем этаже, на улицах, — да еще немного цветных. Северные цветные тоже были другими. Высокомерными. Не лучше белых. Они могли заставить вас почувствовать себя ничтожеством, к тому же я от них этого никак не ожидала. Это было самое одинокое время моей жизни. Помню, как смотрела из окна, ждала, когда Чолли вернется в три часа с работы. У меня даже кошки не было, чтобы поговорить».