Самвел - [63]

— Ему не терпится, не терпится… Ведь мы, дорогой Ростом, давно уже здесь как заключенные и не ведаем, что теперь происходит в Армении. Кто знает, что делают царь, нахарары и какие еще безобразия творит Шапух?.. Мы решительно ничего не знаем!.. Помнишь, в каком тяжелом положении мы оставили нашу родину? Поэтому как он может терпеть?.. Его сердце там, на родине. Его неутомимая душа стремится вмиг перелететь безбрежное пространство моря, достигнуть любимой страны и залечить ее раны… Все его мысли там, в Армении.

— Ах, когда же он достроит свою лодку! — воскликнул Ростом, и на его красивом лице появилось тоскливое выражение.

— Кончит, скоро кончит, — ответил Тирэ с уверенностью. — Новый месяц нас здесь уже не застанет.

Эти слова ободрили Ростома, и он, протянув руку, обратился к товарищу:

— Дай-ка я тебе немного помогу!

— Возьми вот этот камень.

Ростом взял обломок необработанного камня и стал его обтачивать.

— Все же работа утомляет его меньше, чем бессонница, — продолжал Тирэ. — Он почти совсем не спит. Я не раз замечал, как он встает ночью и в раздумье молча ходит по острову. Обойдет его несколько раз, затем сядет у берега и неподвижно вглядывается вдаль… Смотрит в ту сторону, где оставил потерянную славу… Смотрит туда, где осталась его паства и церковь… И так он долго сидит, пока не взойдет солнце и пока первые лучи не напомнят ему, что пора снова браться за работу.

Красивое лицо Ростома снова омрачилось. Положив на землю осколок камня и обратив печальный взор на товарища, он ответил:

— Не спокоен он! Не спокоен сердцем и душой. Можно ли уснуть в таком состоянии? Чтобы не опечалить нас, он старается скрыть свою тоску. Он считает нас все еще малодушными, не способными разделить его чувства. Поэтому ищет утешения в молчаливом самоистязании…

Он прикоснулся рукой ко лбу, отвел в сторону густую прядь волос, упавшую ему на лицо, и затем продолжал:

— Так нельзя больше жить, Тирэ! Он почти не ест ничего. Он совсем изнурил себя. Вчера он мне сказал: «Поищи, Ростом, нет ли здесь грибов». Я с радостью бросился искать, и мне удалось найти несколько штук. Но будет ли он есть их?.. Несколько дней назад он заговорил об инжире. Я заметил одно деревцо инжира; ежедневно ходил и поглядывал снизу, не поспели ли плоды. Деревцо росло на высокой скале. Вчера рано утром я пошел опять, с большим трудом вскарабкался на скалу и сорвал спелые плоды. Когда я поднес ему инжир на разложенных листьях, он очень обрадовался и благословил меня. А сегодня вижу: как положил я инжир, так он и лежит нетронутым, — не съел ни одного плода.

— Должно быть, забыл.

— Да, он теперь быстро все забывает.

— Это понятно…

Разговор двух молодых людей прерывался иногда глухим стуком, доносившимся из глубины леса.

— Он еще работает?

— Да, работает.

— Как ты думаешь, Тирэ, вот он мастерит лодку, доплывем мы на этой лодке до материка? Я немного…

— Ты немного сомневаешься? Знаешь, Ростом: если он расстелет свой плащ на воде и объявит: «Садитесь, поедем», — я с твердой уверенностью сяду и поеду. Я тебе скажу другое, Ростом: суша не так далеко, как тебе кажется.

— А ты откуда знаешь?

— Он сам мне сказал. Как-то раз он заметил птиц, — они летели к нашему острову. «Это не морские птицы, — промолвил он, — они летят с материка. Суша от нас недалеко».

Ростом задумался.

— Да, это очень верный признак, — сказал он убежденно. — Однако не пора ли нам в лачугу?

— Пойдем разведем огонь, приготовим что-нибудь поужинать до его прихода, — ответил Тирэ и стал собирать сделанные им каменные орудия.

Ростом снова вернулся к своей верше; веревкой, сплетенной из гибких ветвей, он притянул ее к берегу. Затем, засунув в нее руку, стал вынимать рыбку и класть в маленькое лукошко. Когда он вторично запустил руку, то вытащил двух раков. «Как это вы заблудились и попали сюда?» — сказал он и тоже бросил их в лукошко. Набрав достаточно рыбы, он поставил вершу на прежнее место и, взяв лукошко, покинул берег. Оба товарища направились к лачуге, продолжая прерванный разговор.

В той стороне леса, откуда был слышен стук, работал человек, о котором говорили молодые люди.

Это был мужчина высокого роста, почтенной наружности и с глубокомысленным, благородным взором. Пышная борода, блестевшая, как черный янтарь, покрывала его могучую грудь. В глазах горел огонь. Вероятно, очень красивый в молодости, он и сейчас был красив. Во всех его движениях чувствовались энергия и величие. Он сочетал в себе что-то неземное и земное в его возвышенном благородстве. Его одежда духовного пастыря имела жалкий вид. Ноги были обуты в сандалии из древесной коры. Но даже в столь убогом одеянии он все же был похож на небожителя, которого, несчастные обстоятельства обрекли на каторжное существование…

Умелыми движениями руки он взмахивал тяжелым каменным топором, и громадное дерево кряхтело под его ударами. Топор скорее скоблил, чем тесал. Тем не менее его удары, выражавшие упорное и неустанное терпение, оставляли на толстом бревне следы большой работы.

Дерево, лежавшее перед ним, как гигантская рыба, было царем и патриархом леса. Прошли века, пока оно вырастало, превращаясь в гиганта, и много времени пришлось употребить, пока тупой каменный топор с помощью неутомимой и терпеливой руки отделил его от корня и повалил на землю.