Самурай Ярослава Мудрого - [3]

А ночной бор щедро, без запасов, делился запахами ночи и бликами огней на стволах вековых сосен. А небо безрассудно высыпало серебро звезд на угасающие полосы заката.

Сколько же лет я потерял, прежде чем снова увидел все это – лес, ночь, полную багровую луну? А? Сколько? И зачем? На что потратил я их?

И только теперь, когда жить мне осталось, думаю, самая чепуха, я снова вижу все это, слышу совиное уханье; мне все кажется, что это моя сова, хотя, конечно, уверенности нет, чую запах ночи, запах растоптанной лесной травы и треск огня наполняет душу миром и пустотой. Настоящей, плодотворной пустотой.

В круг вышел человек, имя его я прослушал, да и не нужно мне было его имя. На вид он чем-то отличался от уных, которых я убивал и калечил до него. Он чуть постарше, держится чуть поувереннее, чуть опытнее выглядит, что ли. И вооружен он был коротким копьем. И пес с ним, все равно ему не жить.

…Атака щенка была неистовой. Не безумной, не бесшабашной от юной глупости, а именно неистовой. Какое-то дикое, взрослое бешенство. Но копьем он орудовал прекрасно, его внутреннее состояние не сказалось на боевых навыках. Он менял линии атаки, выпады наносил из самых неожиданных позиций, атакуя ноги, мгновенно переключался на лицо, и я понял, что из него вырос бы великий воин, если бы князю не приспичило все же убить меня силами уных. Здесь сражался не я с уными. Здесь князь, осерчав, сражался со мной. И убить меня желал именно руками уных. Зачем? Воспитывая в уных уверенность в себе, приучая их к крови, или все вместе? Или просто был упрямым и вздорным человеком?

Пропуская копье над головой, падаю на колено, кидаю руку вперед, концом субурито бью бешеному юнцу в пах. И тут же, вскакивая, изо всей силы дергаю меч вверх, на восходящем движении раскалывая ему подбородок. Он даже не крикнул, просто скорчился и упал. Все, ему долго будет не до девок и не до воинских забав. Да и до еды, которая тверже каши или жеваного хлеба. Но даже этого ему не будет – я наступаю ему на шею ногой и с силой проворачиваю стопу, ломая юнцу горло.

Я снова замер, держа меч перед собой. Улыбнулся князю и закрыл глаза. Мне не хочется ни видеть, ни слышать этих людей. Но все же кое-что расслышать мне пришлось. Чуть позже.

…Этого человека я приметил раньше, еще до того, как мне вернули мой меч и показали в круг костров. Он был единственный, кто не смеялся, когда они разглядывали меня и мой деревянный меч странной для русских мечей формы, мою куртку, рубаху и содержимое моей заплечной сумки. И еще. Князь, прежде чем началась потеха, обменялся с ним несколькими словами и чему-то согласно покивал, соглашаясь с неулыбчивым воином. Да и стоял он рядом с князем. Несколько раз я видел его лицо, когда выпадал миг передышки. Он был спокоен, совершенно, абсолютно спокоен. Ни азарта, ни злобы, ни интереса – молчаливый зритель. Он смотрел, более того, он, в отличие от остальных вояк, ругающих уных, что «позорят светлого князя», видел, что творится. Но по каким-то своим соображениям не вмешивался. Не знаю, отчего это слово пришло мне в голову. Просто я чуял, что этот человек имеет и право, и мужество, и возможность «вмешаться», если пожелает. Меня это ни радовало, ни огорчало – просто отметил и оценил.

В круг влетели сразу двое уных, и мне на какое-то время стало не до загадочного человека, с которым шептался князь. Эти двое, видимо, сговорились заранее, что делать, и теперь атаковали не меня, нет! Эти два вояки атаковали мой меч, мое «весло», субурито! Видимо вспомнив, что меч деревянный, но забыв, что он в состоянии сделать, юнцы старались перерубить его своими сверкающими клинками.

Обычное субурито делается из белого японского дуба, который, к слову сказать, тоже не так-то просто перерубить. Но я зарабатывал им на жизнь там, в двадцать первом веке. И я мог себе позволить заплатить действительно приличную сумму денег, чтобы действительно серьезные мастера, умеющие работать с деревом, изготовили мне это субурито. Из бакаута. Уверен, что мало кто слышал это название. Тем более держал это дерево в руках. Я имею в виду тех, кто проживает на благословенной территории России. И уж тем более здесь, сейчас – на Руси? Или где мы? До России еще далече, а Семиречье, думаю, уже ушло, и Орея уже позабыли. Судя по распятиям.

Как бы то ни было, а этот меч клинки уных не брали. Да и я не давал им проверить прочность моего субурито прямым ударом. Была нужда. Нет, при необходимости это можно будет сделать, ничуть не опасаясь за результат, но зачем идти на поводу у тех, кто и сам думать не способен, и других за дураков считает? Пусть считают, что я оберегаю свой меч от их молодецких ударов, хотя мое «весло» в состоянии переломать их железо к чертовой матери. Желаете убивать безоружного? Как-то оно даже и не к лицу уным такого великого князя, нет? Знать бы еще, что это хоть за князь…

Уные работали быстро, азартно, страстно. Лучше бы слаженно и спокойно. Иногда двум противникам куда сложнее противостоять, чем десятку, можете мне поверить.

Нет земли. Нет неба. Нет ветра. Нет ничего. И есть сразу все, и есть ты. Мне становится скучно, и я встречаю меч уного своим – поставив его даже не ребром под удар, а боковой стороной. Отбрасываю его меч и правой рукой два раза бью его в голову кулаком – в переносицу и в юношеский острый кадык. «Кулаком ночного демона» – рука сжата в кулак и выставлен средний согнутый палец, плотно зажатый с боков остальными. Все, это насмерть. Я умею бить не только мечом.