Самурай - [53]

Я пытался представить себе те вопросы, которыми он будет атаковать меня. Наверняка спросит, каковы полномочия посланников. Усмотрит, конечно, противоречие в том, что найфу, преследуя христиан, в то же время отправляет миссию. Будет порицать за то, что я скрываю истинное положение с распространением веры в Японии, и не только скрываю, но и рисую радужные перспективы.

Перебирая в уме все мыслимые вопросы, которые он может задать, я, точно семинарист перед экзаменом, пробовал ответить на них. Но вдруг меня охватили возмущение и печаль. Почему они, служа Всевышнему, как и я, пытаются сломить мое стремление сделать Японию страной Господа? Почему они мешают мне?

И тогда я вспомнил о святом Павле, который вернулся в Иерусалим, и о его спорах с апостолами, порицавшими его за то, что он обращал в веру язычников. Павла тоже поносили, злословили за его спиной, мешали ему те же единоверцы. Христиане из Иерусалима злобно утверждали, что Павел – самозваный апостол, поносили его за то, что он нес Слово Божье в другие страны, другим народам. Таковы же и иезуиты: они считают, что я не способен принести пользу в распространении веры в Японии.

Поднявшееся во мне возмущение еще можно было одолеть, но печаль разрывала сердце. Веря в одного Бога, молясь одному Господу нашему Иисусу, стараясь нести в Японию Слово Бога, мы враждуем, боремся друг с другом. Почему люди всегда столь безнравственны и своекорыстны? Почему даже мы, священнослужители, не только не становимся чище и лучше, но, наоборот, безнравственнее простых мирян? Я почувствовал, что еще очень далек от покорности и терпения, от бесконечной доброты, которыми отличались святые праведники.

Прошлой ночью дождь колотил по палубе корабля, поднимавшегося вверх по реке. От шума дождя я проснулся. К моему великому позору, со мной случился мерзкий грех… Упав на колени, я стал молиться. Жалкая моя плоть! Я вдруг испытал страшное отчаяние – будто увидел свое отвратительное отражение в зеркале – и почувствовал, сколько яда скопилось в моем сердце. Плотское вожделение, возмущение иезуитами, непреклонная убежденность в возможности распространять веру в Японии – все это смешалось в моей душе, и на мгновение я даже утратил надежду, что Господь внемлет моим молитвам. Возникла даже мысль, что Господь указал на меня перстом, будто желая сказать, что за моими молитвами, моими надеждами стоит самое отвратительное, греховное, что может быть в человеке, – тщеславие.

«Нет, это не так, – отчаянно воспротивился я, – моя любовь к Японии и японцам беспредельна. Именно поэтому я хочу вырвать их из духовного оцепенения. Мне не будет прощения, если ради этой благой цели я как священник не отдам свою жизнь без остатка. Все, что я делаю, я делаю во имя Твое».

На столе лежало маленькое распятие, и Господь, раскинув руки, смотрел на меня печально и так же печально слушал мои стенания.

«Как же мне быть, Господи, неужели я должен отказаться от Японии? Неужели я должен оставить в безбожии японцев, одаренных талантом и силой? Принято считать, что этот народ тщательно оберегает особые свойства своей души быть ни холодной, ни жаркой. А я хочу… зажечь в них жар и заставить прийти к Тебе».

Существует лишь один способ противостоять отцу Валенте – заставить японских посланников в Мадриде принять христианство! Как были крещены японские купцы в Мехико. Тогда епископы убедятся, что я говорю правду. Так же, как было в Мехико…

Посланники наконец ступили на землю Европы. Они оказались в испанской Севилье, о существовании которой полтора года назад даже не слышали.

Была ранняя осень. На залитых ласковым солнцем полях стояли белые домики, и среди них виднелись устремленные в безоблачное небо шпили соборов. По реке сновали суденышки, на берегу, в лучах солнца, пламенели цветы. Их аромат разносился по всему городу, на белых подоконниках в окнах домов стояли цветочные горшки, за резными воротами виднелись мощенные изразцами дворики, где стояли скульптуры и вазы с цветами. Стены домов были украшены ярко-синим орнаментом, в комнатах полумрак и непривычный запах.

Это был первый испанский город, который они увидели. Огромный город потряс трех самураев – за всю свою жизнь они видели лишь призамковый город Его светлости и даже ни разу не побывали ни в Киото, ни в Эдо. В давние времена он был мавританским, но потом его отвоевали испанские христиане, рассказывал им Веласко. Посланники не представляли себе, где находится страна мавров и что сохранилось после них в этом городе. Они были потрясены роскошными дворцами, как, например, Алькасар, и растерянно молчали, подавленные грандиозностью соборов.

Каждый день они были заняты с утра до вечера – не то что в Мехико. Благодаря содействию семьи Веласко, влиятельных уроженцев этого города, посланников в экипаже возили к алькальду, их приглашали знатные господа и высшее духовенство. Они мужественно терпели непонятный язык и непривычную еду.

Однажды после полудня, когда они с колокольни огромного собора осматривали город, Веласко, указывая то на один шпиль, то на другой, объяснял: вон церковь Святого Стефана, вон собор Святого Петра, и вдруг заметил иронически: