Самтредиа - [4]
- Буччу-Куыж!1 Где ты бродишь до сих пор? - окликнула меня мама.
Лихорадочно стал озираться по сторонам - куда бы спрятать камеру и пузырьки, поскольку из-за съемок я совсем забросил уроки, да еще хламу натаскал домой - лишний повод для взбучки. Наконец открыл обувной ящик и быстро запихнул туда все.
- Неужели не проголодался? - Мама появилась в белом переднике, руки в тесте, и от нее веет теплым уютом. Я бросился ей на шею, чтобы предотвратить неприятный разговор, но, увы, бесполезно. - Ты сегодня играл на скрипке? спросила она строгим голосом.
- Конечно, мамочка, пять раз гамму и два раза этюд номер десять Гедике, - ответил я не моргнув глазом.
- Врет он все! - подала голос младшая сестра, Залинка.
- Мой руки - и за стол, после поговорим.
Из спальни, разминая поясницу, вышел папа. Он был очень серьезен, даже грустен.
- На мын комы, - сказал он по-осетински, - не получается.
- Давай помогу, - попытался я пошутить.
Мы стояли в тесной прихожей напротив детской. Дверь была хлипкая, застекленная, с зелеными занавесками. Толкнул ее ногой. В комнате горел свет, за столом сидела Жужу, старшая сестра, и что-то писала.
- Бери пример с сестры, - укоризненно произнесла мама, - видишь, она целыми днями учит уроки, а тебе б только мяч гонять да с Тенгизом якшаться. Он же старше тебя.
- Я не виноват, что Жужу глупее меня, - усмехнулся я, - она весь день сидит, а мне и пятнадцати минут хватает.
- Мам, скажи этому идиоту! - завизжала сестра, откинув длинные косы с бантами. Мне нравился ее нос с горбинкой, медовые глаза и длинные ресницы, что нет-нет да вспархивали, словно воробьиные крылышки.
Папа поскреб костяшками бледных пальцев ребра под левым соском и улыбнулся.
- Подогрей араки, - попросил он маму. Значит, пора за стол. Ритуал.
Обычно мы ужинали на застекленном балконе. У стены, под горящим плафоном, вокруг которого роилась мошкара, стоял мой гусарский диван, в углу, возле буфета, буржуйка, рядом - тумба с телевизором. За столом было тесно, но уютно. Посреди стола дымились пироги с сыром. Младшая сидела в дальнем конце и уплетала за обе щеки, периодически отхлебывая из блюдца горячего чаю. Ее черные как смоль волосы разметались по плечам. Мама подогрела над газовой горелкой араку в эмалированной кружке, следя, чтобы она не закипела, иначе потерялся бы вкус, осторожно наполнила бычий рог и передала его отцу. Тот произнес тост и медленно процедил сквозь зубы горячий напиток.
Вышла обернутая пледом бабушка в обнимку с дядей Бено, врачом, другом отца. Она жаловалась ему на сердце и на плохой сон. Дядя Бено щупал ее пульс и смотрел куда-то ввысь, улыбаясь в усы. Толстые линзы очков поблескивали на свету. Волосы у него были зачесаны с затылка и казались накладными.
- Все нормально, джичи, - сказал он, - продолжай принимать седуксен.
- О, Бено, - оживился папа, - садись с нами ужинать.
- Мне чаю покрепче, больше ничего - худею.
- Почему не женишься, Бено? - поинтересовалась бабушка.
- Работы много, джичи, - отшутился тот. - Вот дом дострою, тогда посмотрим.
- Без семьи плохо, - резюмировала бабушка.
Все расселись за столом и принялись за ужин. Разговор протекал непринужденно: обсудили последние городские новости, затем речь зашла о поэзии. Отец с Бено стали декламировать Галактиона Табидзе и с воодушевлением обсуждать вокальную структуру его стихов, которая никак не поддавалась художественному переводу.
- Леонович достигает приличного уровня версификации, но в ущерб смыслу, - говорил дядя Бено, блуждая линзами в небесах. - "Колеблясь, шел пирамидальный слон сквозь призрачную взвихренность и взвитость" - возможно, и не плохие стихи, но это не Галактион. "Кари-крис, кари-крис, кари-крис, потлеби-микриан-кардакар..." - вот Галактион.
- Ты прав, - согласился папа. - Ахмадулина - прекрасный поэт, но ей категорически нельзя переводить Табидзе, ей вредит собственный талант. Переводчиком Галактиона, впрочем, как и переводчиком нашего Коста, нужно родиться, иначе, как в случае с Леоновичем и Ахмадулиной, будут получаться неплохие вариации на тему оригинала.
В общем-то, они позировали перед мамой и бабушкой, выпендривались, но слушать их было интересно.
- Между тем есть немало примеров настоящего переводческого мастерства. Скажем, "Le voyage" Шарля Бодлера в переводе Марины Цветаевой, - блеснул эрудицией дядя Бено. - Признаться, это шедевр, только так и надо переводить стихи.
- Наш Коста или Илас не хуже твоего Бодлера, просто не родился еще переводчик, - сказал папа и отхлебнул горячей араки.
- Никто не спорит, - сказал дядя Бено.
Воцарилась тишина.
- Папа, - вдруг очень серьезно заявила Жужу, - я только что прочитала "Собор Парижской Богоматери" Виктора Гюго. Скажи, зачем нужны книги, если они заставляют плакать? Что нужно этим писателям?
Отец с дядей Бено растерянно переглянулись. Наконец нашелся папа:
- Да ничего не нужно. Они пишут, потому что не могут не писать.
- Это что, болезнь такая? - переспросила она.
- Да, - кивнул дядя Бено. - Что-то вроде флюса. Пока не вырвешь зуб, боль не отпустит.
Я вытаращил глаза: каждый день папа садится за машинку, значит, он все время мается зубами.
Они встретили друг друга на море. И возможно, так и разъехались бы, не узнав ничего друг о друге. Если бы не случай. Первая любовь накрыла их, словно теплая морская волна. А жаркое солнце скрепило чувства. Но что ждет дальше юную Вольку и ее нового друга Андрея? Расставание?.. Они живут в разных городах – и Волька не верит, что в будущем им суждено быть вместе. Ведь случай определяет многое в судьбе людей. Счастливый и несчастливый случай. В одно мгновение все может пойти не так. Достаточно, например, сесть в незнакомую машину, чтобы все изменилось… И что тогда будет с любовью?..
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта книга не только о фашистской оккупации территорий, но и об оккупации душ. В этом — новое. И старое. Вчерашнее и сегодняшнее. Вечное. В этом — новизна и своеобразие автора. Русские и цыгане. Немцы и евреи. Концлагерь и гетто. Немецкий угон в Африку. И цыганский побег. Мифы о любви и робкие ростки первого чувства, расцветающие во тьме фашистской камеры. И сердца, раздавленные сапогами расизма.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Страдание. Жизнь человеческая окутана им. Мы приходим в этот мир в страдании и в нем же покидаем его, часто так и не познав ни смысл собственного существования, ни Вселенную, в которой нам суждено было явиться на свет. Мы — слепые котята, которые тыкаются в грудь окружающего нас бытия в надежде прильнуть к заветному соску и хотя бы на мгновение почувствовать сладкое молоко жизни. Но если котята в итоге раскрывают слипшиеся веки, то нам не суждено этого сделать никогда. И большая удача, если кому-то из нас удается даже в таком суровом недружелюбном мире преодолеть и обрести себя на своем коротеньком промежутке существования.