Самозванец. Повести и рассказы - [10]

Вот с Шурой все ясно: Шура — хирург. Аспирант. Через месяц ему защищать кандидатскую. Он основателен, широк и ликом суров. У него полные губы, увенчанные аккуратными усами, и приказчичья челка редких, но толстых и сильных волос. Когда он сердится, у него округляются глаза, усы топорщатся, и Шура делается похож на кота из диснеевского сериала про писклявых спасателей.

Иногда по вечерам они играют в преферанс: Уна, Шура и Виталик. Виталик играет хуже всех. Уна воображает, что играет лучше всех. Но лучше всех играет Шура, и поэтому Уна очень часто закатывает скандалы. Она топочет ногами, швыряет в пол свою кружку с изолированной ручкой, мечет карты во все стороны и убегает в слезах... Но вообще преферанс — это уютнейшее занятие. За окнами метель-метелица, а в кухне — чаек, подсвечник, разграфленный лист с гигантской горой на Виталика и его же микроскопическими вистами. Эх, на эту кухоньку еще бы кремовые шторы да белогвардейский романсик — увы... Окно занавешено российским триколором из дешевой синтетики. Иногда какой-нибудь гость спрашивает у Хозяина — отчего такая странная занавеска?

— Оттого, — объясняет Хозяин, роясь в плавках, — что я — патриот!

И вопрошавший, глядя в его ясные глаза, чувствует себя идиотом.

Итак, пришли Агасфер и Шура. Настенька вдруг как-то смущенно углубилась в себя и через несколько минут засобиралась домой.

— Завтра вечером непременно позвони, сволочь, — ласково напомнила она, нырнула в свою сиреневую дубленку и удалилась.

Шура на кухне пил чай, болезненно щурясь. Крепкая рабочая усталость держала его в тисках и поднималась паром над головой. Только после третьей кружки она его отпустила.

— Уф-ф... — сказал Шура. — Сугубо...

Это его любимое словцо. Он произносит его сочно, всегда оттеняя каким-нибудь тонким смыслом.

Он изгнал с кухни эльфов, и теперь эльфы сиротливо ютятся на «едине» — это отдельная комната, занятая Уной на правах коменданта. Там желтенькие занавески на окнах, узенькая кровать и исполинский шифонер, в пространных недрах которого, среди чемоданов и чьих-то вещей гуляет пыльное эхо.

Иногда Уна милостиво позволяет Виталику оккупировать эту комнату на часок-другой с целью «уединения» с какой-нибудь дамой. Просто так околачиваться там, как это сейчас делают эльфы, строжайше запрещено. Уна вернется вот-вот, и от эльфов полетят клочки по закоулочкам. Рассуждая об этом, Виталик и Шура злорадно посмеиваются.

Шура тоже не любит «дивнюков». «Дивнюки» — это люди, заблудившиеся в «отражениях». Здесь, среди нас, они — случайные гости, задержавшиеся навсегда вследствие трагической ошибки. От этого их взгляд устремлен куда-то в подпространство. Девушки-«дивнючки» через одну подвержены трансвестизму. Если ты видишь хрупкую особу, в очах которой отражаются иные миры, — не спеши говорить ей комплименты и строить глазки: можешь нарваться на могучего воина, последнего из эдьфов-нолдор, или на принца в изгнании. Виталику как-то удалось охмурить такого эльфийского принца. Наутро, золотистая от девичьего стыда, нежная и хрупкая, Он сказал: «Ох, вот я и стал педерастом!»

Уже восемь часов пополудни, и сумрак за окнами чернильно-синий. На карнизах — кондитерские сугробы, все в блестках.

Стул под могучим туловищем Шуры Морозова нежно поскрипывает. На кухню сомнамбулически забрел расстроенный чем-то Агасфер. Он держал в руках фланелевые кальсоны и печально смотрел на них.

— Ты представляешь, — рассказывал Шуре Виталик, — на что я угробил целый день? Дивные решили сварить себе макароны...

Шура слушает, лениво шевеля усом.

— Они взяли две пачки макарон из наших запасов, отличнейших, надо сказать, макарон. И бросили их в кастрюлю с холодной водой. После чего довели до кипения. Но так увлеклись валинорскими страстями, что напрочь о своей затее забыли. И когда я прибежал на запах, то обнаружил, что они сварили полкастрюли чудеснейшего клейстера. Но это не все. Этот клейстер они вылили не в унитаз, как я им велел, а в раковину. В результате трубу запечатало намертво. Хорошо еще, что здесь сифон снимается.

Отсмеявшись, Шура довольным голосом произносит:

— Сугубо. Идем курить.

И они идут курить.

Они стоят и курят, переговариваясь тихо. Хороший человек — Шура Морозов. Он тоже иногда хитрит, прикидываясь «особым» — может себя за энергета выдать при случае. Но делает он это из интересов сатирических и, вдоволь подурачив жертву, ядовито ее кусает.

Шура болезненно влюблен в Уну, что-то там между ними было, но Уна — существо полигамное, и у них нс срослось. А зря — Шура добр, не беден, подает надежды как специалист. Партия выгодная.

Если копнуть глубже, то вылезет на свете еще одно обстоятельство, и копнувший сообразит: не в полигамии дело, нет. Просто Шура допустил с Уной ту же ошибку, что и Виталик с Эштвен, — первым проявил инициативу. Женщины склада крутого не допускают, чтобы по отношению к ним кто-либо проявлял инициативу. «Это я, я должна быть охотником, — мыслят они. — Я должна решать». Шурке бы затаиться, холоду напустить, на глазах у Уны закрутить бы с другой — но честен Шура Морозов и не любит всех этих индейских хитростей, презирает их. Бедняга! Посему этот жалкий провал он с горькой усмешкой объясняет своим умением играть в преферанс.