Самозванцы - [91]

Но и над Чигиревым сгущались тучи. Отрепьев был влюблен в свою панночку, и Марина не упускала случая воспользоваться этим. Она постоянно вмешивалась в «кадровые назначения», и Чигирев, столь неудачно представившийся новой царице в Кракове, был отдален от двора. Не спасло даже покровительство царского тестя. Историк оставался главным советчиком самозванца по вопросам внешней политики, но прежней доверительности в отношениях с Отрепьевым уже не было. Марина стремительно превращалась в «московскую теремную царицу». Она терпеть не могла людей независимых и гордых и привечала рабски преданных и готовых на любые унижения. Басманов относился к последним и потому пользовался ее благосклонностью.

Видя это, Чигирев, в попытке удержаться у власти, сделал ставку на Басманова. Среди множества групп и группочек, постоянно формировавшихся при дворе и выбивавших для себя чины и звания, Петр Басманов был один из немногих, кто обладал реальной силой и служил не за страх, а за совесть, правда, не государству, а государю. Но при дворе, где каждый думал только о том, как урвать для себя побольше власти и земли, даже это было великим достижением.

Сейчас, когда до рокового семнадцатого мая, даты гибели самозванца и крушения всех планов историка, оставались уже не дни, а часы, Чигирев уговорил Басманова пойти к государю и рассказать о готовящемся заговоре. Для Отрепьева известие не было новостью. Басманов, который прекрасно видел формирующийся боярский заговор, и сам неоднократно предупреждал о нем «Дмитрия». Но Отрепьев и слушать ничего не желал, неизменно обвиняя доносчиков в трусости и непонимании «любви народной к своему государю».

Оставался последний шанс. Нужно было убедить Басманова собрать верных людей и первым ударить по заговорщикам, списки которых Чигирев составил якобы по данным своей агентуры. Впрочем, нанятые им еще год назад агенты подтверждали, что вокруг Шуйских собралась большая часть боярства и дворянства. Никто из них, очевидно, с самого начала не верил в подлинность «Дмитрия». Их не устраивало нарушение царем дедовских традиций московской Руси и засилье поляков, присутствие которых ощущалось с каждым днем всё больше. Заговор набирал обороты и стал заметен уже невооруженным глазом. Только Отрепьев — единственный, наверное, не искушенный в борьбе за власть участник предстоящей драмы — оставался слепым. Он не понимал, как сильно задевает интересы бояр, и ему, в отличие от «отца» — Ивана Грозного, не хватало жестокости парализовать их массовыми казнями. Положение могло спасти только выступление Басманова и верных ему людей.

Для историка это была не просто борьба за власть. Он жил идеей преобразования страны и пытался реализовать её с помощью Отрепьева. Сейчас, после нескольких лет, проведенных в средневековой Московии, Чигирев видел, насколько заскорузлым и застойным обществом является эта «святая Русь». Она упорно продолжала искать себе господина даже после того, как вера в «природного» государя оказалась подорвана. Она никак не хотела становиться свободной, жить своим умом. Мягкими реформами здесь невозможно было сделать решительно ничего. Можно было действовать только по-петровски: ломать об колено, насаждать. Чигирев рассчитывал доказать Отрепьеву, что заговор, который они с Басмановым успешно подавили, действительно существовал. Тогда, думал историк, самозванец испугается, приблизит к себе своих спасителей… и наконец-то приступит к реформации. Хотя бы из чувства самосохранения. А программа реформации у Чигирева была теперь иной, совсем иной — силовой, опирающейся на опыт Петра Первого.

С крыльца царских палат к Чигирёву с Басмановым спустился молодой белокурый высоченный красавец, двацатилетний боярин Михаил Скопин-Шуйский. В свое время, пораженный статью и молодецкой выправкой этого гиганта, Отрепьев жаловал его титулом великого мечника.[20] Чигирев знал, что боярин входит в состав заговорщиков во главе с Василием Шуйским.

— Государь повелел, — произнес Скопин, растягивая слова, — тебе, Петр, с ним быть у потешного городка. Желает он опробовать новую пушку, что давеча к Кремлю привезли. А тебе, Сергей, вновь велено в Рим ехать и царское его величество перед престолом папы римского представлять. Видеть тебя государь подле себя более не желает.

— Скажи лучше, царица на меня гневается, что пол перед ее стопами языком не выметаю, — огрызнулся Чигирев.

— Тебе бы перед царским теремом язык укоротить, холоп, — зло выкрикнул Скопин.

— Я не холоп, — рыкнул Чигирев, и его рука непроизвольно легла на рукоять сабли. — А вот ты, Мишка, самый холоп и есть. Нынче с мечом у трона стоишь, а завтра своего хозяина предашь и самозванцем наречешь. Думаешь, не ведаю я, что вы там со сродственником своим Василием удумали?

— Я-то царский холоп, — не без гордости усмехнулся Скопин, — а ты пес шелудивый. Из дерьма вылез, в дерьмо и обратишься.

— Стойте! — Басманов решительно встал между ними. — Негоже перед царевыми покоями лай затевать, аки ляхи. Нам всем царев указ исполнять, поелику все мы холопья его.

— Я не холоп, — процедил Чигирев, делая шаг назад.