Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия, 1866–1916 - [91]

III. Кровавая жертва

Вернёмся, однако, к мемуарам Бонч-Бруевича. В книге «Вся власть Советам» есть глава восьмая, целиком посвящённая распутинской теме. По её структуре и стилистическим особенностям видно, что глава эта была написана отдельно, как самостоятельная новелла, и потом помещена в общее русло воспоминаний. На первый взгляд, автор не сообщает ничего нового об убийстве Распутина; более того, он старательно, как школьник, повторяет все заклинания – о всемогуществе Распутина, его губительном влиянии на царя и царицу, о его пьянстве и разврате, о министрах, якобы возводимых и низвергаемых им. Повторяет мемуарист и краткий курс истории убийства Распутина по Юсупову. Но между строк всей этой банальщины вдруг проблескивают как бы вскользь оброненные сведения совершенно другого рода.

Так, Бонч-Бруевич рассказывает о намерении своими силами устранить «старца». Цитата: «Перед тем, как отдать распоряжение об аресте Распутина, я решил с ним встретиться. <…> Организатором моего свидания с Распутиным явился Манасевич. Местом встречи была выбрана помещавшаяся на Мойке в „проходных“ казармах комиссия по расследованию злоупотреблений тыла. Председателем этой комиссии не так давно назначили генерала Батюшина; он был для меня своим человеком, и я без всякой опаски посвятил его в свои далеко идущие намерения».

Этот текст, творение заправского контрразведчика, представляет собой прямо-таки шифровку, в которой рассматривать под лупой приходится чуть ли не каждое слово. Генерал Батюшин в это время – начальник контрразведки штаба Северного фронта. Почему он был для автора «своим человеком» – мы уже знаем. Встреча проходила не где-нибудь, а в том самом здании Военно-окружного суда, стенка в стенку с особняком Юсупова. Манасевич – агент батюшинской контрразведки и в то же время личность, близкая к Распутину. Распоряжения об аресте Распутина никогда не было, да оно и не могло быть отдано, по крайней мере, при этом царе. Тогда в какие же «далеко идущие планы» посвятил Батюшина Бонч-Бруевич? И какие вообще цели преследовала эта странная встреча в двух шагах от будущего места убийства одного из её участников? Бонч-Бруевич пытается уверить нас, что, боясь арестовать невиновного, он хотел посмотреть противнику в глаза. Игра в наивность! Ясно, что оба – генерал и «старец» – согласились на эту полуконспиративную встречу ради каких-то переговоров. О чём?

А ведь похоже, что это была не единственная встреча, не первый раунд таинственных переговоров. Чуть раньше Бонч-Бруевич пишет, что он побывал в том самом «находившемся в Царском Селе лазарете Вырубовой, о котором контрразведчики говорили как о конспиративной квартире Распутина». Зачем побывал? Ведь не ради душеспасительных бесед с ранеными! Единственная разумная цель – ещё одно тайное свидание со «старцем». Встречи имели успех: спустя несколько дней Бонч-Бруевич «получил от Распутина записочку», из которой узнал, что он теперь «для этого проходимца „милой“ и „дарагой“».

Обратим внимание вот на что. О лазарете Вырубовой «контрразведчики говорили как о конспиративной квартире Распутина». Значит, контрразведке Северного фронта были известны тайные распутинские адреса. За Распутиным следили по распоряжению Батюшина, который лично занимался сбором материала на Григория Ефимовича. И информировал Бонч-Бруевича. Последний утверждает, например, что за назначение Добровольского министром юстиции Распутин получил от банкира Рубинштейна сто тысяч рублей; что премьер Трепов предлагал Распутину двести; что министр внутренних дел целовал «старцу» руку. Ссылка: «от агентов контрразведки я знал». Более того, генерал цитирует конфиденциальную телеграмму, отправленную Распутиным царю и царице в Царское Село, ненавязчиво упоминая, что она была «тайно переписана кем-то из офицеров контрразведки».

Предостаточно фактов для того, чтобы утверждать: Распутин находился под колпаком у контрразведки. Ясно и то, что её главным агентом в окружении Распутина был Манасевич. Ясно, что кроме агентурного, за «старцем» было установлено внимательнейшее наружное наблюдение.

Вот теперь вернёмся к событиям 16 декабря. В тот день, как, впрочем, и в течение всего предшествующего года, Распутин находился под двойным наблюдением. Одно, о котором знал он сам, знал и Феликс Юсупов, и не знали только слепой, глухой и ленивый – осуществлялось по линии Департамента полиции. Другое, о котором не должны были ведать посторонние – по линии военной контрразведки. И если можно еще, скрепя сердце, поверить в бегство князя и «старца» от подслеповатых полицейских глаз при помощи чёрной лестницы и нахлобучивания шапки, то допустить, что «сладкая парочка» так же легко ускользнула от другой, неизвестной ей профессиональной наружки – никак не получается. «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл». Колобок какой-то.

Дальше, как говорится, одно из двух. Вариант № 1: батюшинская наружка была именно в этот вечер снята. Тогда вопрос: кто её снял и почему? Разумный ответ только один: Батюшин с ведома Бонча, чтобы случайно не помешать планам Распутина и князя. Тогда – несомненно, что Бонч был посвящён в эти планы, то есть состоял участником заговора. Вариант № 2: она вовсе не была снята, а благополучно проследила нехитрый путь князя и «старца» с Гороховой на Мойку. Тогда – два следствия. Первое: Батюшин и Бонч знали, куда подевался «старец», когда утром 17 декабря поднялась полицейская тревога по поводу его исчезновения; знали, но молчали, как воды в рот набрали. И второе: выстрелы во дворце (а уж тем более во дворе) их агенты должны были услышать и о них донести. Логическая задача, которую должны были решить контрразведчики: Распутин скрылся во дворце Юсупова; через некоторое время оттуда послышались выстрелы; ещё через некоторое время от ворот отъехали два автомобиля: один – покружился вокруг Гороховой и вернулся обратно, другой поехал – ночью! зимой! – на Острова, и там с него что-то такое сгрузили под лёд. «Наверное, труп Распутина», – догадался бы Штирлиц.