Самолеты уходят в ночь - [4]

Раскова встретила меня просто, радушно. Она внимательно выслушала мою не очень-то складную речь. Конечно, никаких серьезных доводов в ней не было, искренности же и задора — хоть отбавляй.

— Марина Михайловна! — горячо закончила я свою исповедь, — ну помогите мне стать истребителем! Клянусь, я не подведу вас.

— Я верю вам, дорогая. Но, к сожалению, помочь ничем не могу. Правила приема в военные школы никто изменить не может. К тому же вы глубоко заблуждаетесь, считая, что добиться больших успехов сможете только в военной авиации. Ведь вы хотите летать не только быстро, но и хорошо?

— Конечно.

— А научиться хорошо летать можно и в аэроклубе. Да и вообще, я думаю, что сейчас ваше место в Осоавиахиме.

Марина Михайловна помолчала немного, видимо что-то обдумывая, и добавила:

— Обстановка в мире накаляется. Фашисты наглеют с каждым днем, и нам нужно укреплять оборону. Авиации требуется много летных кадров. Вот вы, летчик-инструктор, и старайтесь как можно лучше готовить курсантов для военных училищ. Пока Осоавиахиму вы нужнее, чем армии.

Что я могла возразить? Конечно, Раскова была права. Но мне от этого не легче. Я чувствовала, как рушилась моя мечта, и приуныла.

Раскова заметила это.

— Ну-ну, выше голову, истребитель! — ласково пожурила она. — На прощание скажу вам: кто очень хочет, тот обязательно добьется! Желаю успеха.

Я, конечно, осталась в Осоавиахиме. Работа в аэроклубе, полеты все больше захватывали меня, и я стала подумывать о том, чтобы отказаться от обязанностей старшей пионервожатой, которые выполняла в 144-й средней школе. Возникали мысли и об институте, разумеется авиационном. Отец поддержал меня в этом. Ничего окончательно не решив, я все же стала понемножку почитывать учебники.

В июне сорок первого года мне дали отпуск, и я уехала в Крым. Это был первый мой отдых. Я радовалась и немножко гордилась этим.

Черное море. Ласковый шелест набегающей на берег волны, горы и солнце, непривычно жгучее для северянки, но благодатное солнце юга.

Двадцать второго июня я раньше обычного убежала на море. До этого два дня подряд немного штормило и купаться не разрешали. Когда появилась на пляже, он был пуст. Волны намыли высокую грядку гальки, о которую с едва уловимым шорохом ласкалась прозрачная, как в роднике, вода.

Долго плавала, потом грелась на солнце. На душе было удивительно легко и свободно, а в то же время я иногда ловила себя на том, что меня вроде бы что-то тревожит. Солнце уже поднялось довольно высоко, обычно к этому времени на пляже собиралось большинство отдыхающих, а сейчас он пустовал. Это-то и породило в душе моей смутное беспокойство. Еще больше насторожилась, когда, возвращаясь в санаторий, попала на его необычно пустынную территорию. Первое, что бросилось в глаза, — это какая-то неживая тишина. Все вокруг словно вымерло, нигде не видно было ни одного человека. Тут я поняла — что-то случилось.

Прибавила шагу и почти бегом влетела в помещение. Встретившаяся мне нянечка молча, мне показалось, даже осуждающе посмотрела на меня и быстро удалилась. Взволнованная, ворвалась я в палату, где жили мои подруги по санаторию Валя Пономарева и Тамара Кончухидзе, и не поверила своим глазам: они укладывали чемоданы.

— В чем дело, девочки? — удивленная, спросила я. — Что случилось?

— А ты не знаешь? Началась война, — ответила Валя.

— Война?! — я оторопело уставилась на подруг. — Какая война?

— С Германией. Фашисты уже бомбили первые приграничные города. Собирайся и ты домой. Отдых кончился.

Вырваться в Москву было не так-то просто. В первую очередь отправляли мужчин. Пономарева и Кончухидзе, зная о моей профессии, посоветовали обратиться в местный военкомат.

Я так и сделала. Зашла к военкому и прямо заявила, что хочу на фронт. Он окинул меня сердитым взглядом и попросил удалиться из комнаты.

— Ах, летчица? — переспросил он. — Все вы летчицы! Много вас тут таких вояк ходит. Давай, девочка, не мешай работать. Иди домой.

— Но я же вам сказала, что дом мой действительно в Москве, что я имею звание летчика-инструктора. А здесь отдыхаю в санатории.

Военком посмотрел на меня внимательными, усталыми глазами, потер ладонью лоб и произнес:

— Ну ладно, давай документы.

Летных документов при мне не оказалось, я, конечно, оставила их дома.

— Тогда остается только затребовать из Москвы, — насмешливо посоветовал военком.

Я чуть не расплакалась от досады и зло выпалила:

— Стыдно в такое время смеяться!

— А ты не устраивай здесь спектакля. Понимать надо, мы не в бирюльки играем. Вот отправим военнообязанных, тогда можно будет и с вами заняться.

Минуло несколько дней, горячка улеглась, и из Ялты понемногу стали отправлять иногородних. Я уехала одной из первых.

В Москве меня ждала новость. Наш аэроклуб соединили с Центральным аэроклубом имени Чкалова. Учебные полеты над столицей запретили, и нас переводили под Сталинград.

Незадолго до отъезда, в ночь на 22 июля, несколько фашистских самолетов прорвались в город. Зажигательные бомбы угодили в наш дом. Потушить пожар не удалось. Рядом занялось еще несколько строений. Пожарных машин не хватало, а мы с ведрами ничего не могли поделать.