Самолеты на земле — самолеты в небе (Повести и рассказы) - [103]

— Здравствуй, — Потин пожал протянутую женскую руку.

В комнате у окна стоял письменный стол с лампой, три стула, а в правом углу — заваленная книгами, видимо, бездействующая пишущая машинка в клетчатом чемоданчике.

— Какими судьбами? — спросила приезжего Чаплина. — Отдыхаешь где-нибудь поблизости?

— Да, — сказал Потин.

Ее лицо сужалось и заострялось книзу, сквозь тонкую смуглую кожу на шее и на висках просвечивали жилки цвета почти смытых следов чернил.

— Ну, рассказывай, — нетерпеливо попросила она. — Небось все уже рассказал без меня?

— Ничего он мне не рассказывал.

— Мы гуляли, — объяснил Потин. — Алексей показывал сад.

Жена накрыла скатертью письменный стол, поскольку другого в доме не было, а вести приезжего на кухню, где обычно обедали сами, ей не хотелось. Из этого Потин заключил, что гости для них редкость и что они рады его приходу.

Из окна было видно, как темнел склон с ливанскими кедрами и маленький кусочек моря, гораздо меньший, чем тот, которым они любовались с Чаплиным со смотровой площадки.

— Почему мне только полрюмки, бородач? — запротестовала женщина, когда они сели за стол. — Он всегда так, — пожаловалась она Потину. — Неусыпно стоит на страже моего здоровья. Ну, за твой приезд. И пусть у бородача характер станет более покладистым. Он запер меня в саду, и я ничего не знаю, кроме того, что передает радио.

— А радио передает, что у вас там плохая погода, — усмехнулся Чаплин.

— Неважная, — согласился Потин. — С вашей не сравнить.

— Что погода?.. Ты послушай, — она тронула Потина за рукав. — Полгода в санатории в Алупке-Саре, три с половиной — в ботаническом саду. Разве не достаточно? Мы оба, кажется, уже сыты этим климатом и этим садом по горло.

Потину было неудобно сидеть за письменным столом — некуда девать ноги. Они упирались в тумбу, и приходилось разворачивать их то в одну, то в другую сторону.

Стало совсем темно. Чаплин протянул руку и включил настольную лампу.

— Она меня в Москву отправляет, — сказал он. — Можно подумать, что вы занимаетесь там чем-то необыкновенным. Не хочет понять, что серьезно работать можно где угодно, и там не лучше, чем здесь.

«Что ж, — подумал Потин, — пусть себе как хотят». Он чувствовал тепло лампы и видел большую причудливую тень, которую отбрасывала фигура Чаплина. Эта тень занимала чуть ли не всю комнату, заслоняя ее от ночи и утверждая этот дом, определяя его пределы.

— Мне врачи не разрешают уезжать, — быстро проговорила жена, — а ты поезжай. Ко мне будешь наведываться время от времени. А когда разрешат, я и сама приеду.

Она говорила это просто, привычно, не вкладывая никакого иного, тайного смысла в слова. По ее спокойным, переставшим блестеть глазам было видно, что она не хочет услышать в ответ возражение или поймать одобрительный взгляд гостя. Видимо, не хуже Потина она понимала положение Чаплина и не меньше бывшего сослуживца желала ему успеха.

Потин знал, что привязанность, жалость и сострадание могут удерживать людей друг подле друга, но не мог поверить, что все эти чувства способны помешать талантливому ученому следовать своему призванию. Может быть, лет сто назад Чаплин сумел бы делать свое дело в маленькой домашней лаборатории, но в наши дни это было исключено.

Что за сила, называемая любовью или каким-нибудь другим не менее старомодным словом, заставлявшая в старину немощных барышень терять последние силы, а чрезмерно чувствительных юношей стрелять в себя из револьвера, таилась в этом сильном и вполне земном, лишенном предрассудков современном человеке? Нет, он не казался слабым. На ум приходили разные слова, которые могли бы объяснить причину, не позволявшую Чаплину уехать: порядочность, невозможность пойти на предательство — если только можно назвать предательством бегство из этого сада. Но чтобы так поступать, Чаплин должен быть убежден, по крайней мере, в том, что его жену вылечат не столько лекарства и южный воздух, сколько одно его присутствие здесь, то есть нечто совсем уж нематериальное и сомнительное в медицинском смысле. И хотя Потин не мог до конца понять и назвать, предательством чего именно стало бы возвращение Чаплина в Москву и кого, кроме этой женщины, оно касалось, он понимал, что Чаплин никогда не уедет один.

— Хорошо у вас здесь, — громко вздохнул Потин. — Море, погода чудесная.

— А у вас затяжные дожди. Это мы слышали, — сказала Чаплина. — Как дела на работе?

«Но, может быть, дело совсем не в том, — продолжал думать Потин. — Может, это у него с детства осталось — любовь к ливанским кедрам?»

— Какие у нас дела. Шеф не в чести, у лаборатории отобрали две комнаты.

— А Гриша?

— Все в том же качестве. Младший научный сотрудник.

«И зачем я все это говорю?» — удивлялся он.

— А ты?

— Как и Гриша.

Потин перехватил взгляд Чаплина, устремленный на него еще мгновение назад, — настороженный взгляд, но теперь уже успокоенный, обращенный на жену, и ему показалось необычным, как внимательно вслушивался Алексей в каждое слово этой хрупкой женщины, точно в них, даже самых пустяковых, содержались ответы на все вопросы, которые его занимали. Если раньше столь сосредоточенное выражение его лица свидетельствовало лишь об интересе к поведению неживой материи, то теперь он будто открыл для себя новый мир и, погрузившись в него, целиком уходил в изучение малейших признаков и оттенков жизни на лице жены, сидящей напротив. Все-таки Потину странно было видеть этого здоровяка Чаплина в таком положении. Сколько времени потребуется собирать по крохам, накапливать подобные признаки и оттенки?