Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - [87]
Самое интересное, что найденный «порфир» даже с точки зрения геологии середины XIX в. таковым не был. Парижский профессор Пьер-Луи Кордье исследовал присланные из России минералы с помощью микроскопа, что в ту пору было новинкой, и установил, что «представленный минерал не порфир, а метаморфизованный песчаник»[711]. Современные специалисты предпочитают термин «шокшинский кварцит» и удивляются, что до XXI в. «доступные всем свидетельства явно не порфировой породы камня никем не отмечены»[712]. Впрочем, в департаменте искусств Министерства внутренних дел Франции по прибытии камня в Париж записали о появлении «античного русского красного порфира»[713], и по сей день в различных источниках, в том числе и французских, привычно пишут именно о «порфире». Именно так, в кавычках, мы и будем именовать его далее.
Оставалось приступить к добыче минерала, но для этого требовалось получить разрешение российских властей, а потом договориться о его транспортировке во Францию[714]. Обе задачи были весьма сложными. Леузон Ле Дюк попытался заинтересовать русское правительство следующим аргументом: путешественнику было известно, что в Петербурге имелась коллекция французских рукописей из архива Бастилии, вывезенных из Франции русским дипломатом П.П. Дубровским[715]. В 1812 г. во время Отечественной войны было решено перевезти их в Олонецкую губернию, где французы, если бы они дошли до Петербурга, не смогли их найти[716]. Однако Леузон Ле Дюк не знал, что рукописи были возвращены в столицу уже в декабре 1812 г.[717]
Взаимоотношения с властями у путешественника тоже складывались не особо удачно. По словам Леузона Ле Дюка, он оказался в центре конфликта компетенций двух административных центров, от которых зависело получение разрешения. В итоге за необходимым документом пришлось обратиться непосредственно к императору, а разрешение на аудиенцию к Николаю Павловичу обошелся посланцу Министерства внутренних дел Франции и Бугатти в 340 рублей серебром, ушедших в карманы «нужных людей»[718].
Француз вспоминал, что подготовил документ, который князь Петр Михайлович Волконский, министр императорского двора, представил государю на заседании Государственного совета. Царь, начав читать, произнес торжественным голосом: «Какая судьба! Мы нанесли первый смертельный удар этому человеку пожаром нашей древней и святой столицы, и это к нам пришли просить о его могиле!» Николай I распорядился, чтобы было оказано всяческое содействие и чтобы налог за разработку и добычу «порфира» с французов не взимался[719]. Как писал путешественник, между Россией и Наполеоном был в итоге достигнут высший компромисс: «На протяжении всей своей жизни он напрасно пытался превратить империю царей в самый прекрасный трофей своей славы. В результате великий полководец уже после своей смерти получил по крайней мере самое красивое украшение своей могилы»[720].
Какова же была цена вопроса о камне для наполеоновского саркофага? Во французских газетах написали, что царь сделал подарок Парижу. Действительно, концессия на разработку порфира была уступлена Франции (по данным Леузон Ле Дюка, патент стоил 6 тыс. франков[721]). Что касается добычи, то с учетом издержек по эксплуатации и транспортировке порфира она обошлась французам примерно в 200 тыс. франков. Но путешественник особо отмечал, что благодаря покровительству императора все административные препоны были преодолены, и отныне перед гостями из Парижа легко открывались все двери[722].
Инженер Бугатти принялся за работу с большим рвением и энергией. Сам Леузон Ле Дюк, часто хворавший от накопившейся усталости, был вынужден время от времени возвращаться во Францию. В Олонецкой губернии его заменял атташе французского посольства Газене, фиксировавший ход работ. Путешественник был очень доволен результатом: удалось добыть однородные блоки для короба саркофага и его внутренней отделки, а также извлечь гигантскую глыбу для крышки и карниза[723].
Когда все эти цельные, гомогенные, красного цвета блоки были извлечены, от каждого из них отделили по куску для сравнения. Когда тон совпадал, блок закрывали и зарисовывали. Чтобы найти 15 подходящих блоков (по версии Бугатти, их было 29), пришлось пересмотреть около двухсот. В результате этих работ окружающий Шокшу пейзаж изменился до неузнаваемости: «Берега Онежского озера, испещренные шахтами, теперь являют собой картину жуткой природной катастрофы, достойной памяти прославленного мертвеца, которому они дали могилу»[724].
А как во Франции восприняли идею создания саркофага из российского камня? Ведь после публикации в 1843 г. книги маркиза Астольфа де Кюстина русофобские настроения были весьма распространены во французском обществе. По словам Леузон Ле Дюка, большинство газет отнеслись к идее создания саркофага из «карельского порфира» враждебно. Кто-то ставил в упрек русское происхождение минерала; другие находили сам «порфир» ломким и хрупким. Писали, будто красный порфир в изобилии можно было найти во многих местностях Франции, и, соответственно, совершенно бесполезно было отправляться за ним в столь далекую экспедицию.
