Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - [71]

.

Инертность властей в этом деле, по словам посла, объяснялась тем, что купечество воспринималось как сословие «слишком аморальное», чтобы предоставлять ему более обширные права. И это при том, что торговцы беспрекословно жертвовали огромные средства на благотворительность. Барон приводит свой разговор с министром внутренних дел Строгановым, который поведал ему, что знает не одну сотню купцов в Петербурге, которые «по его первому слову, без всякого промедления и, не требуя никаких объяснений, готовы предоставить по 2 тыс. рублей под одну лишь гарантию, что деньги пойдут на благое дело». Правда, министр сожалел, что купцы отдают эти суммы «не раздумывая, с религиозной покорностью, но без всякого энтузиазма»[562].

К какому же заключению относительно развития средних слоев в России приходит барон де Барант? Он полагал, что средний класс в России находится только в стадии формирования. Несмотря на «…быстрый рост потребления и производства, прогресс торговли и промышленности, в России еще не создан торговый класс, и еще нет ощутимых перемен в структуре общества»[563]. Кроме того, по мнению Баранта, в России еще нет потомственного среднего класса: большинство состояний, созданных торговцами, вышедшими из крепостных, существуют только в одном поколении. Их дети, по его словам, «не получают никакого образования. Они остаются людьми грубыми и неотесанными. Не пройдя испытания бедностью и не обладая коммерческой жилкой, позволившей разбогатеть их отцам, они очень быстро проматывают полученное ими наследство, участвуя в сомнительных сделках или проводя жизнь в низменных и глупых наслаждениях»[564].

Барант с сожалением констатирует: «Поведение правительства по отношению к средним классам никак нельзя назвать предусмотрительным. Их богатства возрастают, развивается их торговля; им не чужды чтение и образование; их дети перенимают европейские нравы и манеру одеваться; скоро они отправятся путешествовать в Европу. И в это же самое время не делается ничего, чтобы улучшить их социальное положение, сократить дистанцию, отделяющую их от высших классов»[565].

Рассуждая о характере русского народа, Барант отмечал, что более спокойным, смиренным и подчиненным его делало свойственное русским почтительное отношение к религии и церковному культу. «Трудно себе вообразить народ, более усердный и точно исполняющий религиозные обряды, чем русские, – писал он. – Никогда человек из народа не пройдет мимо церкви, не поклонившись и не перекрестившись… В углу каждой комнаты, начиная от дворца императора и заканчивая самой бедной избой, есть икона». В то же время, по меткому замечанию посла, «строгое следование религиозным канонам вовсе не препятствует ни пьянству, ни нарушению порядка, ни обману, ни воровству». Он описывает случай, когда два простолюдина зимой ограбили и убили путешественника, а после укрылись в соседнем лесу в шалаше из веток. Спустя несколько дней их обнаружили сидящими перед паштетом из гусиной печени и умирающими от голода; они не осмелились даже прикоснуться к лакомству, поскольку дело происходило во время поста[566].

Барант критически оценивал положение священников в России: «Невозможно не удивляться, видя, что у народа, набожного до суеверности, священники не имеют ни малейшего авторитета, не пользуются ни малейшим уважением, не привлекают, так сказать, ни малейшего внимания со стороны общества. Выходцы по большей части из низших сословий, необразованные, женатые и обреченные сражаться со всевозможными обыденными нуждами, священники отправляют религиозные церемонии, но не оказывают никакого влияния на народ […] В настоящее время русская религия есть религия деревенская, и ничего более»[567].

Еще одна сфера, которой живо интересовался Барант как ученый, член французской Академии, – это система образования в России, на всех уровнях, от начального до университетского. По его собственным словам, именно по этому вопросу он собрал наиболее подробную информацию, посещая учебные заведения и общаясь со знающими людьми. Посла поразило прежде всего то, что «общественное просвещение, как и почти все в России, является совершенно новым явлением», в то время как для Запада, «стран латинских или германских, страсть к обучению возникла параллельно с развитием цивилизации», а «общественное просвещение всегда являлось не даром властей или плодом их стараний, а естественным результатом развития общества, который власть была обязана принять и регулировать». Почему же Россия пошла по иному пути? – задается вопросом посол. Истоки этого явления он усматривает в выборе Россией восточного, византийского варианта христианства, а не западного, римско-католического: «Христианская религия, пришедшая в Россию из Византии, имеет нечто от статичного характера восточных религий, она не содержит в себе идею прогресса». Поэтому, полагает посол, ни «римское право, ни законодательство империй Востока не применялись в России. Здесь никогда не существовало юридических корпораций, корпуса магистратуры, исключая Новгород и Псков. Ни один город, ни одна территория никогда не имели политических прав. Ассамблеи, законодательный корпус, прямое влияние общества на свою администрацию – ничего этого Россия не знала. То, что в Европе называют свободными, или либеральными профессиями, в России никогда не существовало. Русские не участвовали в этой непрерывной традиции римской цивилизации. Никакой Карл Великий в их стародавние времена не принес на смену варварству наследие Рима и античной Греции»