Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - [110]
Аналогичное мнение содержалось в отчете III отделения за 1839 г.: «…во всех обществах, где только заговорят о политике, обвиняют правительство в излишней уступчивости Австрии и Англии и в излишней ненависти к правительству французскому, особенно к Людовику-Филиппу»[944]. В документе подчеркивалось, что российское общество не разделяло официальной позиции: «Насчет Франции все убеждены в той истине, что если б не было на престоле Людовика-Филиппа, то Европе не миновать общей революционной волны, которая была бы весьма опасна для монархий. Он один удерживает Францию в монархических узах, и все убеждены, что после Людовика-Филиппа будет замешательство во Франции, которое непременно выбросит пламя в Европу и зажжет ее. Людовик-Филипп жаждет искренней дружбы с Россией. Говорят в шутку, что он исправляет во Франции должность русского полицмейстера и, наблюдая за польскими выходцами, доносит об них русскому правительству. Общее мнение утверждает, что лишь только Людовик-Филипп закроет глаза – Франция будет республикой…»[945]
Император Николай, ненавидевший режим Июльской монархии, к Франции как таковой, к ее цивилизации относился с большим уважением. В частности, барон де Барант в депеше главе правительства герцогу Л.-В. де Брою от 1 августа 1836 г. привел разговор императора с графом Артуром де Кинемоном, французским атташе в Копенгагене, оказавшимся в России в качестве путешественника. Император оказал гостю самый любезный прием; по своему обычаю повез его на маневры артиллеристов. Довольный учениями, государь обратился к Кинемону со словами: «Ну вот, друг мой, как Вы все это находите? Я надеюсь, что эти пушки никогда не будут вести огонь по французским орудиям! Господь убережет нас от войны. Но если, к несчастью, война разразится, французы и русские должны действовать заодно. Тогда ничто не устоит против двух наших армий»[946]. Эти слова, писал Барант, были обращены не к современной Франции, а к Франции воспоминаний, к Франции воображаемой, монархической и милитаризованной, о которой Николай Павлович сожалел, не веря в ее возрождение[947].
Вместе с тем победа над наполеоновской Францией явилась существенным фактором роста национального самосознания, предметом национальной гордости и славы. Уже знакомый нам Шарль Сен-Жюльен писал, что социальные последствия войны были не менее важными, чем последствия политические: «Главным результатом войны стало пробуждение в сердце и сознании московитов всей силы национального чувства, поднявшегося на небывалую высоту. Новость, что французская армия перешла Неман, стала электрическим разрядом, вызвавшим вибрацию во всех русских душах. Писатели взялись за перья; кто-то оставил перо ради шпаги. Энтузиазм охватил всех»[948].
Николай I испытывал одновременно и гордость за одержанную победу, и уважение к Наполеону I как мощному политическому и военному противнику, подчинившему всю континентальную Европу. Если во Франции в годы Июльской монархии формируется культ Наполеона, то в России – культ победы над императором французов: Александровская колонна и торжественное открытие Арки Главного штаба, начало строительства Храма Христа Спасителя, прославление Бородинской битвы, – все, что напоминало о великой победе, должно было символизировать мощь и силу России.
Победа над Наполеоном стала настоящим источником вдохновения для Николая Павловича, укрепила в нем веру в собственное предназначение, его во многом мессианское сознание. Россия внесла решающий вклад в победу над Наполеоном, и он, Николай, самим Богом призван сохранить устройство Европы, оформленное на конгрессе в Вене. Николай I, как мы знаем, выполнял заветы императора Александра с особым старанием. А одной из его главных забот была безопасность Европы, в том числе и России как ее составляющей. Перед своей последней поездкой на юг в 1825 г. император наставлял сына Александра: «В Европе повсюду революционное настроение умов. Оно проникло в Россию, хотя и притаилось. Мы должны при помощи Божественного Провидения усугубить свою бдительность и свое рвение. Государи ответственны перед Богом за сохранение порядка и благоустройства среди своих подданных. Тебе, любезный брат, предстоит совершить важное дело, начатое мной основанием Священного союза царей»[949].
Итак, Николай, продолжатель дела своего брата, несет ответственность за систему, созданную в Европе. Отсюда и постоянное напоминание и своим соотечественникам, и всей Европе о том, что именно России Европа обязана разгромом Наполеона – сначала в Отечественной войне, потом – в кампаниях 1813–1814 гг., завершившихся вступлением союзной армии в Париж.
Император всегда помнил о победе над Наполеоном и всячески ее прославлял. Во времена внешнеполитических затруднений он обращался к исторической памяти; обосновывая роль и позиции России в Европе, постоянно напоминал о ее вкладе в разгром Наполеона. В своей «Исповеди», документе, относящемся к 1831 г., написанном по следам революционных потрясений, охвативших Европу, он писал, негодуя из-за позиции Австрии и Пруссии, проявивших осторожность летом 1830 г.: «…воспоминания о благодеяниях […] когда Россия, победив и уничтожив неслыханное нашествие Наполеона, в качестве освободительницы помогала Европе скинуть угнетавшее ее иго», забываются. Австрия и Пруссия уже вовсе не те союзники
