Sамки - [3]

А что толку? Потерянного не вернешь, это тебе не социализм с нечеловеческим лицом, это свободный рынок. Теперь самому думать надо: хочешь – неси, хочешь – нет. В любом случае ответка твоя.

Михаил вздохнул, надел наушники и включил приемник.

– Спустя год после неудавшегося государственного переворота Центробанк выпустил памятную монету «Победа демократических сил в России» – три рубля, – сообщил диктор.

Он вытащил пачку совсем недавно появившихся в России «L&M» (он переводил для себя это название как Lennon&McCartney), выщелкнул сигарету и закурил. В три рубля, значит, революцию оценили. Лихо… А год назад на базе ПВО в Гремихе в этот день они, помнится, все торчали возле радиоузла, психовали. Вокруг – бардак полнейший. Сначала приехал замполит, призвал сохранять бдительность, повысить боеготовность, потом прикатил летеха с радиолокационной станции, начал созывать всех на митинг, предложил принять и послать в Москву резолюцию о поддержке законного правительства. А что там генералы решали, и вовсе неясно – похоже, просто грызлись: кто за Ельцина, кто за ГКЧП…

Из задумчивости его вывел резкий толчок под ноги. Михаил пошатнулся, еле удержался на ногах и посмотрел вниз. На асфальте копошилась небольшая, но вполне упитанная тушка. Михаил наклонился и резко поднял на ноги низенького узкоглазого парня, оглядел: нос уже распух, кровь стекает на подбородок и дальше – на вылинявшую футболку, ладони содраны, на видавших виды потертых джинсах – свежая дыра, штанина задралась, на тощей ноге болтается неопределенного цвета носок с растянутой резинкой. Михаил оторвал взгляд от запыленных кроссовок и снова посмотрел на круглую физиономию. Из-под длинной, воронова крыла, челки на него пристально глядели маленькие темные глаза.

– Это я тебя уронил, что ли? – спросил Михаил, не сразу очнувшись от глубоких дум об извилистых исторических путях горячо любимой Родины.

– Да не, – жизнерадостно оскалился узкоглазый, демонстрируя два ряда неровных мелких зубов, – это пацаны оттуда…

Он махнул рукой в сторону двери с неброской надписью «Равиоли».

– О как! – удивился Михаил. – Деньги клянчил небось.

Сегодня все сирые и убогие казались ему несправедливо пострадавшими и обобранными.

– Не-е-е, у меня еще есть. Я побеседовать хотел, – парень вздохнул, – а они – нет.

– И что, вот так сразу взяли и выкинули?..

– Ну, сначала предупредили…

– А ты, значит, не понял?

– Так я ж только побеседовать!..

Ненависть, копившаяся с той самой минуты, когда он понял, что деньги уплыли навсегда, нашла выход. Вот, пожалуйста: окровавленный, ни за что ни про что обиженный кореец – или узбек? – и здесь же, совсем рядом, те, кто его обидел.

– Побеседовать-побеседовать! – прорычал Михаил. – Идем, Беседа, побеседуем с пацанами. И на вот… – Он протянул парню почти чистый носовой платок. – Утрись.

Он снял наушники, сунул в карман, выключил плеер, неторопливо начал подниматься по выщербленным ступенькам винтовой лестницы. С каждым шагом злость ширилась все больше, заполняя каждую клеточку тела. Свеженареченный Беседа прихрамывал следом.

Михаил потянул стеклянную дверь, шагнул внутрь и очутился в полутемном предбаннике с заплеванным кафельным полом. В углу курили трое парней характерного рабоче-крестьянского вида. Он оглянулся: эти? Беседа отрицательно мотнул головой.

Михаил заглянул в небольшой – раза в два больше предбанника – зал. Из-за грязной, обитой вагонкой стойки выглядывала нечесаная голова буфетчицы. Меню, отпечатанное на серой дешевой бумаге, за исключением заморского слова «равиоли» было вполне стандартно-советским: с маслом, сметаной, уксусом, чай, кофе, пиво.

Возле единственного окна за двумя сдвинутыми засаленными столами расположилась какая-то необычная компания. По виду эти пятеро практически не отличались от остальной публики, никого не трогали и тихо о чем-то говорили между собой, но было в них нечто, что сразу выделяло из общей массы посетителей.

«Пятеро? Пожалуй, я погорячился…»

Но остановиться уже не мог. Кулак начал сжиматься помимо его воли…

– Ну?..

Беседа яростно теребил его за рукав. Михаил посмотрел в сторону, куда указывал новый приятель. За ближайшим к стойке столиком сидели двое – стройный интеллигентного вида темноволосый парень с каким-то удивительно знакомым лицом и бритоголовый качок. «Черпаки», прикинул он, но строят из себя «дембелей».

В это время темноволосый поднял глаза от тарелки и, увидев Беседу, толкнул соседа: смотри, мол, снова пожаловал, теперь с подмогой. Он откинулся на спинку деревянного стула, отодвинул щербатую тарелку с остатками пельменей, взял из пластикового стаканчика обрывок то ли туалетной бумаги, то ли салфетки, манерно вытер губы и вызывающе уставился на Михаила. Когда он привычным и каким-то очень характерным жестом провел аристократически тонкой рукой по вихрастым волосам, Михаил понял, почему парень показался ему таким знакомым. Это был вылитый Александр Блок с фотографии в старом школьном учебнике литературы.

Качок развернулся вполоборота, презрительно окинул взглядом Михаила и ухмыльнулся. Поза была обманчива – наметанный взгляд сразу определил, как напряглись мышцы под тонкой тканью черной футболки.