Самец - [4]

Гордый и пышный дуб, таивший в себе обилие звуков, блистал под широким сиянием солнца. В чаще его ветвей стояло глухое гудение. В листве жужжали жирные мухи. И дерево казалось человеком, полным мыслей под лучами солнца.

Наступил полдень со всем своим знойным томленьем. Парень услышал звук посуды на ферме, и почти в то же время работники вернулись с поля усталые, с опаленной солнцем кожей. Раздалось продолжительное звяканье вилок среди общего молчания; затем, по истечении получаса – стуки деревянных сабо и башмаков, подбитых гвоздями, послышались по двору, незаметно стихая около сарая, и мужики один за другим шли ложиться, усталые и отяжелевшие, на связанные кучи соломы. Ферма засыпала.

Молодая фермерша направилась по тропинке, которая проходила через сад и вела в поле. Большая шляпа из плетеной соломы защищала ее лицо, кидая сероватую полутень на ее щеки. В руках у девушки качался серп. Она миновала вспаханную пашню, обогнула поле ржи и очутилась на лужайке, усеянной люцерной. Девушка шла медленно, походкой крестьянки в знойный полдень, не поворачивая головы, и ее сильные плечи выступали на фоне неба своими твердыми очертаниями. Придя на поле, она опустилась на колени, и лишь тогда взглянула на дуб вдали.

Парня там уже не было.

Инстинкт подсказал ей, что он подходит. Она опустила руки в густую траву и лезвием серпа стала срезать ее. Мешок лежал около нее раскрытый, и по временам она опускала туда пучки люцерны.

Покой распростерся над немой окрестностью. Слышно было только кваканье лягушек в соседнем болоте, и порой эти резкие вскрики затихали и замирали в сонливом воздухе.

Кто-то кашлянул позади нее.

Она быстро повернула голову и увидела его прямо перед собой у края поля с неподвижной улыбкой на лице. Она не слышала, как он приблизился.

Бессознательно смотрела на его ноги, полагая, что он разулся, чтобы незаметно подойти к ней. Но на нем были большие кожаные башмаки на толстой подошве, и, тем не менее, он ступал также беззвучно, как и босыми ногами, и от удивления ее брови поднялись.

Он с нежностью глядел на нее своими серыми глазами. В этом взгляде не было смелости. В нем виднелась застенчивость, и он не смел промолвить слова.

Она продолжала оставаться на коленях с обнаженными руками. Темная и высокая трава доходила ей до пояса. Наклонив немного вбок голову, она осматривала парня, довольная его покорным перед нею видом, и вдруг сразу обратилась к нему на «ты».

– Ты кто?

– Ищи-Свищи, – ответил он.

Она удивилась.

– Ты браконьер?

Он несколько раз кивнул головой.

Тогда она повторила, как бы погруженная в свою мысль:

– Ах… Так это ты Ищи-Свищи?

И он снова подтвердил ее вопрос медленным и продолжительным кивком головы.

Она с восхищением глядела на его грубую красоту лесного жителя. Его квадратное туловище покоилось на широких подвижных бедрах. У него были прямые ноги, округлые ляжки; его колени резко обрисовывались, а руки были мягки и не носили следов мозолей. Она нежно глядела на его кудрявые, черные волосы, спадавшие на узкий лоб, и к этому примешивался еще большой восторг: ведь перед ней стоял не кто иной, как Ищи-Свищи. Это имя навевало страх. Всем было известно, что всюду, где проходил тот, кто носил это имя, – дичь была в опасности. И вот этот страшный человек теперь покорно, как животное, опускал перед нею голову.

Через несколько времени она спросила:

– Почему ты браконьерствуешь?

– Да потому вот, что мне так хочется.

Его робость исчезла. Он продолжал:

– Иные пилят дрова, другие – хлебопашцы, есть еще на свете ремесленники. А я вот люблю зверей.

Он говорил, переступая с ноги на ногу, выпрямившись всем телом и гордясь своим занятием. Она снова принялась срезать люцерну, выставляя грудь вперед с каждым взмахом серпа.

– Это дает тебе много денег? – спросила она.

– Иногда – много, а другой раз – немного. Я человек неприхотливый.

Она спросила, как он устраивается с продажей.

Это зависело от обстоятельств. Бывает, что он относит набитую дичь в город с наступлением ночи. У него происходят свидания с купцами. Продажа совершается за чаркой водки. Но случается, что купцы заходят к нему. Хотя это всегда затруднительнее, ибо ему частенько приходится ночевать в гостинице «под открытым небом», исключая дней ненастья, которые он проводит у своих приятелей-дровосеков. В конце концов, все люди на свете оказывались его друзьями. Ни к кому он не питал ненависти, впрочем, если не считать этих разбойников-жандармов. Он говорил о них с презрением, вскидывая плечами.

Ищи-Свищи замолчал. Из осторожности он остановился. Постоянная война с животными приучила его держаться настороже, и он сам был теперь удивлен, что так много наговорил.

– Это я все больше так, чтобы посмеяться, – прибавил он.

Она пристально взглянула на него.

– Ты меня боишься?

– Нет.

– Ты не боишься, что я тебя выдам?

Он вызывающе проговорил:

– О, я-то? Мне это совсем все равно.

Настала минута молчания. Потом он спросил, в свою очередь, ее, кто она?

– Я дочь Гюлотта. И эта ферма наша.

И, обведя рукой кругом, прибавила:

– И вот это все, до самой изгороди, которая вон там виднеется. И еще у нас есть луга по ту сторону пруда.