Самая страшная книга 2020 - [4]

– Да какое расследование! – отмахнулся Карпов. – Заметка, не больше. Собрал сплетни оттуда, отсюда. Фото товарищи накопали. Тогда Волков еще был на слуху, это теперь про него забыли совсем.

– Правда, что он из наших краев?

– Из Назаровки родом. Деревня это на востоке области. А у нас он в интернате пребывал, для детей-инвалидов, с семьдесят девятого по восемьдесят третий. Здание интерната сгорело дотла в перестройку, архив сгорел. Из бывших сотрудников ни один Соломона Волкова не вспомнил.

– А из бывших воспитанников?

– Какой с них толк? Малахольные.

Ощетинившийся пес выскочил на тропинку, залаял. Карпов топнул ногой, швырнул в собаку снежком. Животина ретировалась за обледеневшие кусты.

– Коммуна, – сказал автор «Мессии или лжепророка», – образовалась в девяносто третьем.

– Соломону было…

– Двадцать шесть. Они поселились на крошечном острове посреди таежной реки. Какой-то приток Оби. Медвежий угол, глухие места – хрен доберешься. Да я со своей копеечной зарплатой и не пытался.

– А кто – они? – спросила Алла.

– Сперва Соломон с матерью, позже у них последователи появились, кто Соломона за святого почитал.

– Почему же он при живой матери в интернат попал?

– Мамаша его ненормальная. В психушку загремела в Красноярске, но, видно, там плохо лечили. Как выписали ее, так она сынка забрала и в бега подалась, в тайгу.

«Красноярск», – поставила галочку Алла.

– Чем они занимаются на острове?

– А черт знает. Молятся. Рыбачат. Люди доверчивые опять-таки еду им несут. Но они не всех принимают еще. Паломники на берегу, бывает, неделями ждут. Кто-то из волковцев на плоту подплывает, выбирает: тебе аудиенцию предоставим и тебе, а вы – вон ступайте. Вы встречались уже с Тюриной?

Алла подтвердила.

– Мозги они ей промыли знатно. Когда горе такое у человека приключилось, им манипулировать проще простого.

Алла подумала о Нине Рогачевской, ныряющей в прорубь со своим малышом. По спине побежали мурашки.

– Но сын Тюриной выздоровел.

– Угу. Онкологи говорят, такое бывает, пускай редко. Известны случаи самоизлечения даже от меланомы. Правда, бывает, что опухоль возвращается, и в еще худшей форме. Современная наука несовершенна…

– Выходит, славы волковцы не жаждут?

– А вы бы их лично спросили, тем паче ехать далеко не нужно. У меня дома адресок завалялся парня, он два месяца в общине прожил. Затребовал деньги за интервью. Я бы заплатил, да начальство урезало вдвое мою писанину. Один черт, не вместилось бы все.

Они намотали круг по кооперативу. Возле химчистки Карпов задумчиво произнес:

– Вы – милая девушка, Алла. Я вам вот что скажу, но вы не смейтесь. Моя бабка покойная преподавала рисование в школе. А на пенсии гаданиями увлеклась. Были у нее карты Таро, не помню, где раздобыла. Самодельные, цыганские. Ни разу не соврали, клянусь. Я в эту хиромантию не верю, но то, что они правду говорили, факт. Со временем истрепались карты, и бабушка – художница же! – решила их перерисовать. Нарезала прямоугольники из лакированного картона. Краски взяла. Полколоды нарисовала, а как дошло до карты с Сатаной, – Карпов выдержал театральную паузу, – бабушка рассказывала, окна в квартире распахнулись настежь, хотя погода была безветренная, и словно кто-то ей руку на плечо положил: тяжелую, когтистую. Положил, и шепчет на ухо: «Рисуй меня!»

Алла слушала доселе рационального Карпова, с трудом маскируя удивление.

– Бабка колоду порвала и не гадала больше.

– Вы к чему клоните? – спросила журналистка вежливо.

– К тому, что статья «Мессия или лжепророк» была для меня точно эта бабкина карта. Я когда материал собирал… происходило всякое. Странное. Плохое, – карие глаза Карпова заблестели. – Мне сны снились. И наяву…

– Что – наяву?

– Ничего, – бывший журналист сплюнул. – Будьте осторожны. Есть затерянная в тайге фигня, и эта фигня должна оставаться в тайге.

Счастье было душистым и мягким, как Дашина щека. Оно грызло печенье, сжимая двумя лапками, не любило каши, сидело в колготках у телевизора (отодвинься от кинескопа!), пело, перевирая, песенку из заставки мультсериала «Чудеса на виражах». Сонное счастье теребило косички, путало приснившееся и реальное, хотело дружить со всеми на детской площадке, особенно со взрослыми девочками, которым было неинтересно маленькое счастье.

Счастье оказалось хрупким, как Дашины кости, соприкоснувшиеся с бампером шоринского жигуля.

И, точно после опустошающей войны, Алла проснулась посреди чуждого выморочного мира.

Придя домой из церкви, она набрала ванну. Разделась, изучила себя в зеркале. За два года она похудела на десять килограммов. Кожа истончилась, под ней ветвились синие вены. Груди, как полупустые мешочки. Шрам сизым шнурком над зарослями лобковых волос – рубец от кесарева сечения, отсюда вышла Даша, мокрая, похожая на жабку, и Алла выдохнула с нежностью: «Какая страшненькая!», а санитарка сказала: «Сами вы страшненькие».

Запас слез иссяк, но без них стало еще хуже.

Алла отправилась в постель, чтобы видеть во сне дочь, чтобы целовать ее и ловить, смеющуюся, среди коряг и сосен.

По неопрятности жилище Гнездова оставляло далеко позади хрущевку Тюриной. Настоящие авгиевы конюшни, провонявшие ацетоном. Нагромождение хлама, мешков, ящиков. Мебель отодвинута от стен, пыльная лампочка цедит слабый свет.