Самая страшная книга 2020 - [37]

– Тесак… в серванте, в ящичке… – простонал Потапыч, тараща в потолок глаза.

Я кинул короткий взгляд на его руку. Кисть уже скрутила неведомая сила, вывернув пальцы под немыслимыми углами. Потапыч охал и стонал, испытывая нечеловеческие муки, из уголков глаз по щекам катились слезы.

– Потерпи, сейчас станет полегче, – пообещал я, вытаскивая из брюк ремень.

Перетянул старику руку выше локтя, сходил за тесаком. От предстоящего меня мутило и нестерпимо хотелось опрокинуть стакан, чтобы слегка притупить мысли и чувства, но такой роскоши у нас не было.

– Как он меня резво ухватил, – простонал Потапыч, когда я снова склонился к нему. – Шельмец! Не думал я раньше, что у них дети нарождаться могут…

– Аномалия не щадит никого, – ответил я, хотя сам впервые видел маленького ребенка у перекрута, а в том, что перекрут, напавший на старика, был ребенком, я ни секунды не сомневался.

Из наших деревенских детей ни у нас, ни в Вешняках никто в аномалию не попадал. А значит, этот малец, что Потапыча ухватил, явно из тех, перекрутовых детенышей. А коли так, то наплодиться их может тьма, и все на нас попрут.

– На вот, Потапыч, закуси, – я протянул старику деревянную ложку.

Из сенцов грянул выстрел: это Пашка исправно держал оборону. «Мама… Мамочка…» – скулил на печи Дениска. Карай поскуливал ему в тон. Я старался не думать о том, что делают мои руки и видят мои глаза.

Окровавленную культю я прижег головней из печи. Благо, огонь не угас до конца и еще теплился на почерневших головешках, пробегая ярко-красными всполохами по углям. К тому моменту Потапыч, к счастью, был уже в глубокой отключке. Пашка продолжал отстреливать поваливших к нам незваных гостей, костеря на все лады и перекрутов, и аномалию, и военных с их изысканиями. Потапыча я аккуратно переложил на лавку, укрыл одеялом и, прихватив вилы, поспешил на выручку товарищу. Тот, войдя в раж, отстреливал перекрутов с крыльца. Ни дать ни взять, деревенский Рэмбо. Уложил штук шесть, пока я с дедом возился.

– Сменить тебя? – спросил я.

– Я не устал. Размялся малость. Потапыч там как?

– В больницу бы его надо. Я ж не хирург. Сделал, что смог. Если к утру не помрет, на кордон его, к воякам повезем. У них, поди, с медициной получше.

– Вроде светает, – Пашка кивнул на небо.

Ночная тьма на нем сменялась предутренней синью. Белесое зарево над лесом угасло. Может, на неопределенное время, может, до следующей ночи – кто знает.

– Кажется, выстояли ночь, – произнес я.

Из избы донеслись тихие всхлипы Дениски, и я решил вернуться обратно. Малец слез с печи и пересел на пол рядом с лавкой, на которой лежал Потапыч. Всхлипывал и растирал кулаками по щекам слезы и сопли, иногда кидая взгляды на тела перекрутов.

– Испугался, да? – спросил я.

– Мама, – прошептал Дениска, заставив меня призадуматься.

Я склонился к нему и легонько тронул за плечо.

– Дениска, ты чего?

– Это моя мама… – выдохнул мальчик.

Я оглянулся назад, на искореженные тела. В груди похолодело от сложившейся вмиг картины. Это ж я ее уложил на глазах пацана! Так вот почему он все повторял как заведенный: «Мамочка, мамочка…» И как он в этой образине свою мать опознал? Она и на человека-то мало похожа. Не иначе, сердцем почуял.

– Ты уж прости меня, Дениска, – пробормотал я в смятении.

Мальчик дернул головой, то ли отклоняя мои неуклюжие извинения, то ли отгоняя свои невеселые мысли. Я решил, что будет лучше оставить пацана в покое и вернуться на улицу.

– А этот малыш – наверное, мой братик. Или сестричка, – добил меня в спину Денискин голос.

Раздосадованный, я сорвал с гвоздя в сенцах старый брезентовый плащ и накрыл им тела перекрутов. На душе было погано.

Рассвет занимался над нашим домом, все смелее проливал в окна тусклый свет. На лавке застонал Потапыч, чем остановил мое бегство с поля скорби. Я вернулся и склонился к старику.

– Потапыч, ты как?

– Деда! – Рядом возник Дениска, все еще пошмыгивающий носом, но уже почти оправившийся от потрясений.

Вместо ответа Потапыч издал протяжный мучительный полустон-полувздох и обвел избу мутным взглядом.

– Кажись, светает, – хрипло прошептал он, глядя в окно. – Все живы?..

– Все, Потапыч, все, – отозвался я.

– Деда, тебе, может, водички принести? – дрожащим голосом спросил Дениска.

– Принеси, родной… – старик перевел взгляд на меня, дождался, когда малец умчится в сенцы с поручением, и произнес: – Не выдюжить мне… Помру скоро… Ты тогда Дениску-то к себе забери.

– Не болтай, Потапыч. Мы тебя подлечим.

Вернулся мальчик с кружкой, и старик жадно приник к ней. Глядя в его заостренное бледное лицо, я и сам понимал, что Потапыч от нас уходит, но верить в это не хотелось.

– Вот спасибо, – прошептал старик, опустошив кружку. – Как ангел крылом погладил. Ну-ка, Дениска, иди-ка ты узнай, может, дяде Паше помощь какая нужна. А мы тут по-взрослому потолкуем.

Старик дождался, когда мальчишка скроется, и сделал мне знак глазами, чтобы я наклонился.

– Я ведь вот чего боюсь-то, – начал он, тяжело переводя дыхание. – Вдруг я после смерти тоже перекрутом стану? Видишь, как это заразно? Детеныш их меня только за руку хватил, а мне тут же передалось. А подержи он меня подольше, может, меня всего скрутило бы.