Самая страшная книга 2020 - [31]

– Ты сделал правильный выбор, отец, – ворковала Энны. – Теперь ты станешь глазами Владык.

Игнат подавился безумным смешком. Перед ним вставали образы дочери и жены, родителей и сестер, людей, помогавших ему выжить на долгом пути. Добрые слова и последний кусок хлеба, поделенный напополам. Неужели его глазами твари будут смотреть на добрых людей? Рука с окровавленным ножом поползла к горлу, кожа натянулась под лезвием, но вспороть жилы он не успел. Позади тоскливо заныло, мимо проковылял все ж таки осиливший ступеньки Степан и, свалившись на Капитона, принялся лакать теплую кровь. «Самоубийствие – грех», – сквозь багровую дымку вспомнил Игнат. Он видел Ад. В нем не было чертей и котлов, лишь темнота и одиночество, наедине с кошмарами и собственной памятью.

– Хер вам, – просипел Игнат. Лезвие дрожало и прыгало. Боль хлестнула кнутом, свет задергался и померк. Игнат, охая и рыча, вырезал себе оба глаза, завалился на бок, подтянул ноги, свернулся клубком и заскулил, размазывая по щекам липкие слизистые комки.

– Отец, отец! – Сверху коршуном упала Энны. – Что ты наделал, отец!

Она положила его окровавленную голову на колени и замерла, прислушиваясь к сгустившейся темноте. Тонкий рот исказился улыбкой, блеснули острые зубы. Энны наклонилась и поцеловала Игната в губы. Он замычал, приходя в себя. Новая боль оказалась слабей, с привкусом мороженой брусники и нагретого в ладонях свинца. Энны отдернулась и сплюнула выкушенный язык.

– Я буду твоими глазами, отец, а твой разум объяснит мне увиденное. Ты и я, вместе и навсегда, как ты мечтал. – Она отстранилась, платье из шкуры разошлось, выпуская длинный влажный отросток с беззубой пастью на самом конце. Щупальце зашарило по полу, нашло Игната, скользнуло под одежду, выбрало нужное место и вцепилось в хребет. Игнат погрузился в теплое зловонное забытье. Ему предстояла дорога домой.

Юлия Лихачёва Аномалия

– А год-то будет яблочным, – заметил Потапыч, с прищуром глядя на яблони.

Я даже не поднял головы, прекрасно помня, как выглядит его сад. Ветви всех деревьев как горохом обсыпаны пока еще мелкими зелеными яблочками. Сомнительное счастье по нашим временам. Куда он их денет, всю эту прорву, что созреет в саду к концу лета? Соседям не раздашь – у всех яблони. Лет пять назад Потапыч, ушлый старикан, договорился с какими-то городскими, те к нему на машине за урожаем приезжали. Загрузят полный багажник, побалакают не по-нашему, деньги Потапычу сунут и уедут. Сейчас времена не те уже. Отъездились сюда городские. Можно, конечно, на кордоне обменять яблоки на мелочь какую-нибудь, да старик не в тех годах, чтобы груженым пять километров топать.

– Вина наделаю, – с предвкушением крякнул Потапыч, прикинув, что сделать с будущим урожаем.

Я усмехнулся. Вот ведь мечтатель старый! Опрокинул в бочку последнее ведро воды и, зачерпнув оттуда ладонью, плеснул себе в лицо. Ну и духотища, мать ее ети! Я невольно взглянул на небо, пышущее послеполуденным зноем. Пусто. Ни облачка. Дождя бы хорошего! Тогда не пришлось бы вечером поливать и снова набирать воду из колодца в большие бочки.

– Умаялся, поди, – посочувствовал Потапыч. – Присядь-ко!

Он похлопал мозолистой ладонью по ступенькам крыльца, на котором прохлаждался сам, и я с удовольствием принял его предложение. Тень тут же окутала меня прохладой. Даже голова слегка закружилась от такой приятной неожиданности. Я вытащил из кармана брюк смятую пачку сигарет, закурил одну.

– Хороший табачок, – потянул носом Потапыч. – С кордона? Угостишь, может?

Я протянул ему пачку. Что с тебя взять-то, пройдоха старый? Потапыч выращивал для себя самосад, но настолько забористый, что курить его осмелился бы только смертник, не боящийся выкашлять к черту свои легкие вместе с горьким дымом.

– Что, работяги? Задницы прохлаждаете? – раздалось со стороны забора.

Я оглянулся, сразу признав по голосу Пашку Силантьева. Тот, ухмыляясь, шел к нам вразвалочку по дорожке. Судя по довольной физиономии, на кордоне был, дела обстряпывал. Поздоровались, как полагается, Пашка пристроил свой зад рядом на ступеньках крыльца. Потапыч покосился на него и в своей ехидной манере спросил:

– А что, Пашка, справил бы ты мне транспорт навроде твоего?

Старик неопределенно махнул рукой в сторону зарослей сирени у калитки, за которыми на дороге Пашка оставил свой велосипед, собранный из нескольких сломанных, на трех колесах и с вместительным прицепом. Пашка возил в нем товар на кордон и привозил оттуда всякую всячину. Теперь это был единственный транспорт в наших краях.

– На куда он тебе? – хмыкнул Пашка на просьбу Потапыча. – С твоими коленями далеко не уедешь.

– И то верно, – согласился тот. – Был Потапыч да весь вышел… А ты, значит, на кордон мотался? Чем там объизъянился, сказывай давай!

– Да так, по мелочи. – Силантьев даже не пытался скрыть разочарование. – Муки два мешка, мешок сахару. Да Дениске твоему горсть конфет, как просил. На зайчатине да зайцевых шкурах много не наторгуешь.

Он полез в карман жилета, извлек оттуда пригоршню леденцов в ярких фантиках, пересыпал их в ладони старика, после чего конфеты перекочевали в карман видавшего виды пиджака Потапыча. Дениска, мальчонка восьми лет, жил со стариком уже третий год. Он был из пришлых, прижился у Потапыча да так и остался, скрашивая его одиночество.