Самая страшная книга 2018 - [45]

Гаврилов зашевелился. Хирург приподнялся в постели и сонным взглядом уставился на меня.

– Леха, это ты, что ли? – просипел он.

– Кто-то ходит по крыше, – я вылез из постели, натянул джинсы и свитер.

Гаврилов последовал моему примеру. Мы выбрались из подсобки и по темному коридору направились к выходу.

– Постой, – прошептал Гаврилов и скрылся в комнате.

Через мгновение он появился с ружьем в руках. У Гаврилова был охотничий билет, и в каждую экспедицию на Ямал он брал двустволку в надежде подстрелить зайца или утку, но обычно на это не хватало времени, и ружье так и лежало зачехленным.

– Вдруг медведь, – пояснил хирург, поудобнее ухватывая цевье.

– На крыше?! – я не сдержался и прыснул от смеха, но мое веселье тут же оборвалось, когда сверху раздался приглушенный топот.

Мы замерли. Шум повторился. Гаврилов коротко кивнул, и мы двинулись к двери. Открыв ржавый засов, вышли на улицу. Холодный воздух дунул в лицо. Осторожно ступая по крыльцу, я отошел подальше и задрал голову. В едкой тьме мерцало зеленым: северное сияние. Изумрудные всполохи искажали реальность, придавая всему потусторонний оттенок, словно весь мир оказался за бутылочным стеклом.

Гаврилов встал напротив крыльца и нацелил ружье на крышу. Мы вслушивались и всматривались.

Порывы ветра. Мерцающий свет. И больше ничего.

Сзади дома бухнуло: кто-то спрыгнул с крыши на землю? Мы переглянулись, и, прижимаясь к стене, поспешили к противоположной стороне барака. Гаврилов шел впереди с ружьем на изготовку. Завернув за угол, мы увидели привычную картину: груды металлолома, ржавые бочки, разломанные ящики и прочий хлам.

Я вгляделся во мрак. Между двух заброшенных бараков, расположенных метрах в ста от нас, удалялся человек. Он шел быстро, но как-то неловко – то и дело пошатываясь и прихрамывая. Мне не хватило мгновения, чтобы получше его рассмотреть: тьма поглотила фигуру.

– Ты видел? – прошептал я.

– Может, Илко пьяный шарахается? – предположил Гаврилов, опуская ружье.

Но Илко не пил и по крышам не лазил. Именно так он сказал утром, когда мы осторожно поинтересовались про ночной инцидент.

– Если не ты, тогда кто это был? – не унимался Гаврилов. – Местный со стойбища?

– Нга приходил, – бросил Илко, поправляя сбрую на олене.

Мы ежились возле барака ненца. Попыхивая трубкой, Илко готовил к поездке упряжку из четырех оленей. Моросил дождь. Я посмотрел на Фокина, который с задумчивым видом застыл возле нарт. Педиатр разбирался в местном фольклоре, поэтому я ждал от него пояснений, прекрасно понимая, что от Илко я их точно не получу.

– В мифологии ненцев Нга – это одновременно название злого божества и общий термин для страны мертвых, – Фокин забрался в нарты и похлопал по пустующему рядом месту. – Поехали, Алексей Петрович. Хочу к обеду вернуться.

Я кивнул на прощание Зориной и Галине Ивановне, которые наблюдали за нами с крыльца амбулатории, и, оставив Гаврилова за главного, уселся в нарты рядом с Фокиным. С утра я решил, что поеду на стойбище вместе с педиатром. Ненцы уважали бывалого врача, не один год лечившего их детишек. Долгое время он был начальником выездных медицинских бригад, но бумажная волокита и стрессы, связанные с организацией экспедиций, настолько ему надоели под старость лет, что в этот раз бразды правления достались мне – терапевту.

Илко стукнул шестом по оленю-вожаку, и мы тронулись, оставляя позади Нюртей. Дорога по тундре заняла два часа. Однообразие пейзажа саднило глаза: бурые просторы, поросшие мхом и ягелем, убегали в бесконечную даль и сливались с набрякшими тучами. Мысли стелились за горизонт: я думал о том, как вернусь домой и обниму Алену с сынишкой, почувствую их тепло и увижу улыбки…

Нарты подпрыгнули на кочке. Впереди показалась остроконечная верхушка чума, рядом чернели кривые бревна загона для оленей. Он пустовал – как и все стойбище ненцев: ни души вокруг.

– Где все? – поинтересовался Фокин.

Илко пожал плечами и остановил упряжку. Мы выбрались из нарт и осмотрелись. В предыдущие экспедиции я несколько раз бывал на стойбищах в окрестностях Нюртея и хорошо помнил, что временные поселения ненцев состояли из десятка чумов и пары-тройки загонов, до отказа набитых оленями, рядом с которыми неспешно возились местные. Сейчас же посреди обширного пространства высился лишь один-единственный чум. Поблизости от него еще виднелись круги из слежавшейся травы – участки, где раньше стояли другие чумы.

– Все ушли, – подытожил Илко.

– А зачем оставили чум? – удивился я.

Ненец не нашелся, что ответить: почесал затылок и направился к жилищу из оленьих шкур.

– Хозяин? – позвал Илко, приподняв полог чума. Он скрылся внутри, и мы с Фокиными, переглянувшись, последовали за ненцем.

Сквозь отверстие наверху падал тусклый свет, которого едва хватало на то, чтобы рассмотреть обстановку. Типичный быт кочевников, я видел его не раз: дощатый пол с разложенными по бокам цветастыми матрасами, печка-буржуйка в центре, рукомойник рядом, по углам – небольшой столик, баки с водой и ящики. Странность заключалась в том, что по всему помещению были разбросаны одежда, тряпье и посуда – алюминиевые кружки, ложки, кастрюли, – а у наших ног валялся перевернутый на бок чугунный котел. В воздухе застыл тяжелый запах: железистый, резкий, хорошо мне знакомый по прозекторской в районной больнице – запах крови.