Самая страшная книга 2018 - [30]

Лиля всегда просыпалась, когда рокот обретал плоть, сгущался до тени, до движения… когда из трещины появлялась…

Лапа. Девушке казалось, что она видит лапу гигантского насекомого или животного. Три темно-бурых острых зубца, а следом – потолок окуренного темнотой вагончика.

Своевременное спасение от кульминации кошмара.

Первый месяц работали по двенадцать часов в день, без выходных. На месте скромных жилищ, махаллей, и на свободных площадях Чиланзарского района стали проклевываться панельные многоэтажки с видом на восхитительные фруктовые сады. Затем ввели смены. Грузовики забирали в семь утра; у высокого тряского борта хорошо думалось о советском Вавилоне, который Лиля отстраивала не только для кого-то, но и, возможно, для себя. Те же самые грузовики привозили в обед ароматный борщ и наваристую шурпу. К стройпоезду отвозили в пять вечера, уставших, приглушенно-звонких, обласканных взглядами местных парней.

На свидание – первое свидание за год – она согласилась легко. Симпатичный мальчик, высокий, зеленоглазый. Господи, до чего же банально, и пускай, пускай банально, как и приятная фатальность в его взгляде, когда он смотрел на нее через ограду строительной площадки, ждал ответа. Она истосковалась, устала от молчания внутренних струн. Ах да, у него был успокаивающий, как перестук колес, голос и суетной говорливый друг-хвостик (приглянувшийся Свете Элер). Опять банально? Пускай.

Зеленоглазый мальчик – Радик – излучал щекотную самоуверенность. Девчонки строили, парни помогали разбирать завалы. Лиля сказала «да».

Вечером парни повели их в парк.

И был обжигающий глоток портвейна, всего один, но показавшийся нужным, и танцы, и пломбир в хрустящем стаканчике, вдавленном торопливыми пальцами, и шоколадное «эскимо», и снова танцы. В парке Горького собралось столько народу, что Лиля невольно вспомнила о поездах на ташкентском вокзале. Танцплощадка превратилась в перрон, наводненный молодыми парнями и девушками, а по аллеям, обрамленным акациями и чинарой, тянулись к эстраде все новые и новые составы.

Элер крутился вокруг Светы и почти не замолкал.

– Отец с Уломовым работает, директором станции, так того на следующий день после землетрясения в ЦК вызвали. А там не только Рашидов, но и Брежнев с Косыгиным прилетели из Москвы, доклада ждут. И тут за окнами крик, шум. Брежнев подумал, что снова тряхнуло. Ан нет! Гол на «Пахтакоре» забили минчанам. Знаете, что тогда Брежнев сказал Рашидову? Сказал: «Так у вас, наверное, и землетрясения не было. Футбол один…» А потом толкнуло на четыре балла, афтершок…

– Это что? – участливо спрашивала Света.

– Повторные толчки, – весомо пояснял Элер. – Первый месяц постоянно трясло, сами знаете, но это ничего, даже хорошо. Отец говорит, что так подземные слои напряжение сбрасывают.

– Интересно.

Элер кивал: интересно, еще как интересно.

– И без мистики не обошлось. У меня бабушка в трехэтажке возле Госпитального рынка живет. Перед той ночью ей померещилось странное свечение, от земли исходило, а еще шум, прямо под домом. И не ей одной.

– Так вы в палатках живете?

– Радик нет, его улицу только припугнуло, хотя не все в дома вернулись. А вот я теперь под открытым небом, – Элер легонько, неуклюже-нежно толкнул Свету в плечо. – Так что стройте быстрее, не хочется у костров зиму встречать.

Землетрясение, землетрясение, землетрясение. Все кружило вокруг землетрясения. Как сиденья цепочной карусели.

От Радика пахло вином, всклокоченной молодостью и желанием. Он почти не отходил от Лили, но говорил мало, забавно косился на внушительную холмистость ее груди (она знала, какое впечатление на мужчин производят ее формы, особенно под ярко-оранжевой индийской кофтой), даже едва не подрался с другими ребятами. Из-за нее. Это было приятно. Но, но, но…

Что «но»?

Но. Она старше его, на два или полтора года…

Но. Он наивно самонадеян и легкомыслен, молодой актер все-таки… А еще носит старые туфли с промятыми носами, а ведь настоящий мужчина должен…

Но. После той жуткой ночи, которую они с девчонками провели в вагончике под кроватями, а с внутренней стороны двери трясся «замок» из колючей проволоки… с той ночи, в которой бесновались пьяные звери-люди, еще не выветрился страх…

Но. Ее посещала мысль об отъезде, такие разговоры все чаще звучали в стройпоезде…

Но… Все это было не важно. Рядом с Радиком она не чувствовала того самого, волнительного, вязкого трепета. Не испытала мучительно-сладкой дрожи.

Она поцеловала Радика недалеко от парковых ворот, на углу игротеки. Поцеловала быстро и невесомо, в благодарность за этот вечер, такой же быстрый и невесомый. Ей понравился вкус его губ, рассмешило его волнение, мигом слетевший апломб, но все было так легко, даже мысли, поэтому она просто поплыла дальше. Он взял ее за руку, она разрешила, и они раскачивали лодочку из ладоней на волнах городских сумерек.

Парни провели их до строительного городка и попрощались. Одного из них Лиля видела в последний раз.

А следующим вечером она влюбилась.

Грузовик вез к заменившему дом вагончику, чаю и вечернему концерту. Она смотрела на ошпаренные солнцем улицы, на людей в их сухих руслах, взгляд остановился на молодом мужчине, стройном, в элегантном светлом костюме и ярко-красной рубашке. Его рубашка так весело бы смотрелась рядом с ее любимой оранжевой кофтой. И тут она увидела его туфли. Черные, блестящие, крикливо-модные. Что делает такой мужчина в этом пыльном городе? У Лили закружилась голова. «Это он», – прошептала она, машина свернула, мужчина в блестящих туфлях исчез, а толчки не прекращались – в сердце, в желудке, в ладонях.