Самая простая вещь на свете - [8]

— А ты уверена, что меня выпустят?

— Да кому ты здесь нужна? Сейчас же новые времена — перестройка. В общем, не волнуйся, я уже не в первый раз это делаю. Условия такие: все расходы по поездке я беру на себя. Ты живешь у меня на всем готовом, за ребенком присматриваешь и по хозяйству помогаешь, плюс четыреста марок в месяц. Годится?

— Свет, ты не шутишь? — не верила своим ушам Марина.

— Да какие уж тут шутки. Твоя предшественница замуж вышла, и я одна осталась, без помощи. Только мне это быстро нужно. В ОВИРе у меня знакомые есть. Я тебя в два счета оформлю. Приедешь, поживешь, а там, глядишь, и тебе жениха подыщем.

— Какого еще жениха?

— Обыкновенного, немецкого. Хочешь?

— Ты так говоришь, как будто у вас там женихи под ногами валяются.

— Ну, под ногами, может, и не валяются, а вот в газетку объявление дадим — отбоя не будет. Там русские невесты нынче в цене.

— Ты серьезно, что ли?

— Конечно, серьезно. Ты думаешь, почему моя домработница соскочила?

— Почему?

— У нас с ней договоренность была — я ей жениха помогаю найти, а она по-честному работает до конца срока.

— Ну и как? Отработала?

— Какой там! Как только один ей предложение сделал, в тот же день пожитки собрала, и только мы ее и видели.

— Вот сволочь! — возмутилась Марина.

— А ты знаешь, я не жалею. Мне с ней тяжело было. Она человек с социальными комплексами. В Москве в театральных кассах работала. Она в этом культурном заведении такие дела проворачивала! Спекулянтка первого разряда. Благодаря этой околотеатральной возне почему-то возомнила себя сверхкультурным человеком. Так и говорила — мы интеллигентные люди. Свое положение в моем доме она считала до крайности унизительным и за это меня ненавидела. Еще бы! Не царское это дело чужих младенцев нянчить и полы подтирать.

— А она симпатичная?

— В каком смысле?

— Ну, в смысле красивая?

— Как тебе сказать… Крокодил, да еще пятидесятилетний. Знаешь, типаж директрисы овощного магазина: со всех сторон живот здоровенный, как ни поверни, и жир такой крепкий, ядреный. Выражение лица, как у индюка, глазки маленькие, нос красный — ну, в общем, понятно, да?

— А как же она так быстро замуж вышла, такая красавица?

— Да повезло ей. Мы объявление в газету дали. Ответов пришла уйма. А Маргарита, ее так зовут, по-иностранному не очень. Кроме Hände hoch[1] и nicht schiessen[2], ни одного слова сказать не может, а эти выражения, как ты понимаешь, для знакомства с женихами не совсем подходят. Пришлось с ней на свидания бегать.

— Ну?.. — Марина слушала с подобострастным вниманием, как человек, который хочет понравиться рассказчику.

— Вот тебе и ну. Встречаемся со всякими старичками, один другого краше. Я говорю, она улыбается. И вот однажды — очередное свидание. Я ему по-немецки: «Здравствуйте, очень приятно, познакомьтесь, пожалуйста, — Маргарита». А он мне по-русски с украинским акцентом: «Ты, — говорит, — иди, иди, мы сами тут разберемся». Маргарита от радости ему прямо на шею бросилась. Так непосредственно получилось, по-девичьи. Ну, мужик от такого обращения обмяк и на третий день ей предложение сделал.

— А дальше что?

— А дальше сыграли свадьбу. Про меня она в ту же минуту думать забыла. Вещи собрала и, не прощаясь, съехала. Проходит около полугода. Вдруг объявляется, красавица, и прямо с порога заявляет, что я у нее самый близкий человек на свете и идти ей больше не к кому. Ну, думаю, видно, дела у нее плохи, раз такие объяснения в ход пошли. В общем, слово за слово, выясняется, что муж у нее — бывший гестаповец. На Украине полицаем работал, а в конце войны вместе с немцами ушел. Видно, очень ценный кадр был, раз они его с собой прихватили. Так вот, гестаповец этот во время медового месяца вел себя вполне прилично. У них даже что-то вроде страсти приключилось. Маргарита говорила, что он ее сексуально совершенно потряс. И это в шестьдесят пять лет, представляешь? Потом медовый месяц кончился, и он запил. А в пьяном виде оказался совершенно невменяемым. Видно, тосковал по своему военному прошлому и все искал, кого бы прибить. А тут Маргарита подвернулась. За неимением другого врага он начал ее поколачивать. Она ему говорит: «Будешь так себя вести, я пойду в полицию и расскажу, кем ты был во время войны». А он только ржет. «Я, — говорит, — за это от немецких властей повышенную пенсию получаю, как ветеран».

Тут уж Маргарита струхнула. Жаловаться, стало быть, некуда. Живет и терпит, как в концлагере. И вот она ко мне за советом прибежала. Сидит, трясется, как зачумленная. Стала мне синяки показывать. Жуть такая. Я ее в машину посадила — и в полицию. Заявку у нас приняли, мужа вызвали. Сделали ему серьезное внушение и отпустили. После этого случая Маргарита опять надолго пропала. Ну, думаю, не появляется — значит, все хорошо. Где-то через два месяца звонит посреди ночи. Рыдает, просит о встрече.

«Приезжай, — говорю, — что же с тобой делать».

Появляется. Я ее не узнала: исхудала до костей, лицо опухшее, глаза красные, навыкате. Мне даже страшно стало.

«Что с тобой?» — спрашиваю.

А она говорит:

«Задушил меня, фашист проклятый».

«Как это так — задушил?»

«А вот так, — говорит, — ночью подкрался, когда я спала, подушку мне на голову, и сам как навалится. Потом видит — я не дышу и дергаться перестала. Тогда он меня бросил и спать пошел — пьяный. Он-то думал, что я умерла, а я, видишь, очухалась и сразу к тебе».