Самарканд - [3]

Ты, видать, перепил, всемогущий Господь?

Хайям настороженно и с возмущением выслушал его. Это был вызов, приговор, приказ убить на месте. Не теряя ни секунды, он громко и ясно, так, чтобы в толпе никто не заблуждался, отвечал:

— Это четверостишие я слышу впервые из твоих уст, незнакомец. А вот то, что и вправду принадлежит мне:

Кто владеет сим миром? Тупицы, невежды.

Лень им даже пошире открыть свои вежды.

Тотчас ты нечестивец, коль ищешь ты суть.

Отвернись же, Хайям, и продолжи свой путь.[5]

Видно, не стоило ему сопровождать чтение стиха презрительным жестом в сторону ополчившихся на него юнцов. Вот уже потянулись к нему их руки, затрещало по швам его платье. Он покачнулся и упал, больно ударившись о плитку мостовой. Покорно отдав себя на растерзание, не удостаивая обидчиков ответным ударом, вообразив себя агнцем на заклание, он погрузился в оцепенение, перестал слышать, чувствовать, обнеся себя мысленно стеной до облаков без единого входа и выхода.

А подоспевший отряд городской стражи человек в десять был воспринят им как помеха свершаемому жертвоприношению. Завидя бледно-зеленые надписи ахдат[6] на фетровых шапках, нападающие тут же расступились и принялись оправдываться, беря толпу в свидетели:

— Это алхимик! Чужестранец — алхимик!

В глазах властей быть философом не являлось преступлением, чего нельзя было, сказать о занятиях алхимией. Однако начальник дозора не собирался вступать в перепалку.

— Ежели этот человек алхимик, его следует препроводить к великому кади[7].

Тем временем всеми забытый Долговязый Джабер уполз в ближайший кабак и дал себе слово больше носу не казать наружу. Омар без посторонней помощи поднялся с земли, выпрямился и без лишних слов двинулся за стражниками, освещающими путь с помощью факелов. Его высокомерная отрешенность окутала целомудренным покровом его окровавленное лицо и тело в изодранной одежде. Обидчики и зеваки потянулись следом.

Омар ничего не видел и не слышал. Для него улицы были пустынны, безмолвны, небо безоблачно, а Самарканд оставался тем самым местом на земле, которым он грезил, пока наконец не оказался в нем всего несколько дней назад.

Он добирался сюда три долгих недели и сразу, не переведя дух, отправился бродить по городу, следуя советам путешественников прошлых времен: «Взойди на Террасу Кюхандиса, древней цитадели, оглядись, глазам твоим предстанут лишь зеленые кущи да водная гладь, цветники да ряды кипарисов, подстриженных искусными садоводами в форме быков, слонов, верблюдов и готовых к прыжку пантер». И впрямь, внутри крепостной стены, которой был обнесен город, от Монастырских ворот до Китайских, Омару прежде открылось зрелище густых садов и весело журчащих арыков, и только потом, приглядевшись, увидел он точеные купола сложенных из кирпича мечетей и белый ажурный бельведер. А на берегу озерка под плакучими ивами узрел нагую купальщицу, распустившую волосы на обжигающем ветру.

Не это ли видение рая изобразил неизвестный художник, который взялся иллюстрировать рукопись «Рубайят»? К нему мысленно обращался Омар, пока его вели в квартал Асфизар, и при этом все повторял про себя: «Не стану я ненавидеть этот город. Пусть даже мне и почудилась та купальщица. Пусть даже у сущего лицо — как у того, со шрамом. Пусть даже эта прохладная ночь окажется для меня последней».

II

Стоило Хайяму войти в просторные палаты дивана[8], как два стража схватили его за плечи, словно опасного преступника, и не дали ступить ни шагу далее. В свете канделябров лицо его казалось выточенным из слоновой кости.

Сидя на другом конце зала, кади не сразу заметил его и продолжал разбирать тяжбу двух соседей, увещевая одного, упрекая другого. Застарелая неприязнь, желание что-то выгадать мешали примирению. Устав от человеческой глупости, Абу-Тахер вздохнул и приказал главам враждующих кланов обняться в его присутствии, как будто ничего не было. Один из них послушался и сделал шаг вперед, но второй — детина с узким лбом — заупрямился. Кади не долго думая влепил ему пощечину, да такую, что присутствующие затаили дыхание. Ослушавшийся внимательно всмотрелся в судью — дородного мужчину холерического склада, исходящего нетерпением, которому пришлось снизойти до рукоприкладства, набычился, провел рукой по щеке и подчинился.

Отправив их восвояси, судья знаком подозвал стражей порядка. Выслушав их и задав несколько вопросов, он принялся распекать их за то, что они позволили народу скапливаться на улицах. Затем настал черед обидчика Омара. Наклонившись к уху судьи — казалось, они были хорошо знакомы — тот что-то оживленно зашептал. Абу-Тахер внимательно выслушал и его, никак не выдав своего отношения к услышанному. Затем, после нескольких секунд раздумий, приказал:

— Велите толпе разойтись. И чтобы каждый вернулся домой самым коротким путем! — Повернувшись к молодчикам из банды Рассеченного, гаркнул: — И вы тоже марш по домам! Никаких решений раньше завтрашнего дня. Задержанный останется здесь, под наблюдением стражей.

Немало удивившись тому, как скоро его попросили удалиться, Рассеченный вздумал было роптать, но спохватился и, подобрав полы своего платья, с поклоном попятился к дверям.