Сальватор - [17]

Это были Овсюг, Увалень, Стальной Волос, Драчун — одним словом, вся та команда, которую наши читатели видели во время осады таинственного дома на Почтовой улице, когда один из них, незадачливый Ветрогон, неосторожно прыгнул вниз и разбился. Там мелькали и другие: со всех сторон они подмигивали и делали знаки Сальватору, который с помощью тех же мимических средств давал им понять, что следует вести себя как можно осмотрительнее; среди них были Багор и его приятель папаша Фрикасе, окончательно помирившиеся (папашу Фрикасе по-прежнему еще издали можно было узнать по сильному запаху валерианы, поразившему когда-то Людовика в кабаке на углу улицы Мясника Обри, где начиналась длинная история, которую мы сейчас представляем вниманию наших читателей); здесь же находились Фафиу и божественный Коперник (у них был общий интерес: Коперник боялся поссориться с Фафиу еще больше, чем Фафиу — с Коперником).

Коперник простил Фафиу неосмотрительный поступок, который паяц отнес на счет нервного потрясения, с которым он не сумел совладать. Однако Коперник заставил Фафиу поклясться, что это более не повторится, и Фафиу исполнил это требование, но про себя сделал оговорку, благодаря которой иезуиты уверяют, что можно обещать что угодно и не сдержать слово.

В нескольких шагах от актеров, к счастью отделенный от них плотной толпой, стоял Жан Бык, держа под руку, словно жандарм — пленника (точь-в-точь как Жибасье недавно держал полицейского), высокую светловолосую девушку, рыночную Венеру, по имени Фифина, с гибким, как у змеи, телом.

Мы говорим «к счастью», потому что Жан Бык словно угадывал присутствие Фафиу, так же как Людовик чувствовал приближение папаши Фрикасе, хотя мы вовсе не хотим сказать, что от несчастного малого исходил тот же запах, что от кошатника: читатели помнят, какую глубокую ненависть, какое закоренелое отвращение питал могучий плотник к своему хрупкому сопернику.

Неподалеку находились двое приятелей, давших молодым людям бой в кабаке. Один из них был каменщик по прозвищу Кирпич, тот самый, что во время пожара сбросил из окна третьего этажа ребенка и жену на руки этому Гераклу Фарнезскому, прозванному Жаном Быком, а потом прыгнул и сам. Белый, как известь, с которой ему частенько приходилось иметь дело и которой он был обязан своим прозвищем, каменщик стоял под руку с гигантом, настолько же черным, насколько сам каменщик был бел. Этот великан, этот титан — супруг Ночи — был тем огромным угольщиком, кого Жан Бык в порыве веселья и педантизма прозвал однажды Туссен-Лувертюром.

Кроме перечисленных выше персонажей, в толпе находились те самые люди в черном, которых мы видели во дворе префектуры: они ожидали последних указаний г-на Жакаля и сигнала к действию.

В то мгновение, когда солдаты со штыками наперевес приблизились к гробу, два десятка человек в благородном порыве бросились вперед, чтобы защитить собой учащихся Шалонской школы, которые несли тело.

Офицера спросили, посмеет ли он пустить в ход штыки против молодых людей, чьим единственным преступлением является уважение к памяти их благодетеля; тот отвечал, что получил строгий приказ от полицейского комиссара и не хочет быть разжалованным.

Он в последний раз потребовал от тех, кто хотел помешать ему исполнить долг, немедленно удалиться. Затем он обратился к тем, что несли гроб и были защищены живой стеной, и приказал им опустить гроб на землю.

— Не делайте этого! Не слушайте его! — закричали со всех сторон. — Мы с вами!

Судя по уверенности и решительности, с которой держались учащиеся, они решили не сдаваться и идти до конца.

Офицер приказал своим людям продолжать наступление; те, приподняв было штыки, вновь их опустили.

— Смерть комиссару! Смерть офицеру! — взвыла толпа.

Человек в черном поднял руку. В воздухе просвистела дубинка, и какой-то человек, получив удар в висок, упал, обливаясь кровью.

В то время мы еще не пережили страшных волнений 5–6 июня и 13–14 апреля, а потому убийство человека еще могло произвести некоторое впечатление.

— Убивают! — закричали в толпе. — Убивают!

Словно ожидая только этого крика, две-три сотни полицейских вынули из-под рединготов дубинки, похожие на ту, которой только что размозжили голову несчастному.

Война была объявлена.

Те, у кого были палки, подняли их вверх; у кого были ножи, вынули их из карманов.

Умело ускоряемое действие (если позволено будет прибегнуть к языку драматургии) привело к взрыву.

Жан Бык, человек отчаянной смелости, сангвиник, привыкший действовать по первому побуждению, забыл о безмолвных предупреждениях Сальватора.

— Так! — промолвил он, выпустив руку Фифины и поплевав на ладони. — Похоже, дошло до рукопашной!

Словно желая испытать свои силы, он сгреб первого попавшегося полицейского и приготовился отшвырнуть его в сторону.

— Ко мне! На помощь! На помощь, друзья! — завопил полицейский, но голос его в железных объятиях Жана Быка стал звучать все тише.

Стальной Волос услышал этот отчаянный крик, ужом проскользнул в толпу, подкрался сзади и уже занес было над головой Жана Быка короткую свинцовую дубинку, как Кирпич, ринувшись между плотником и полицейским, вырвал у того дубинку, а тряпичник, подойдя к ним и желая, без сомнения, оправдать свою кличку, подставил Стальному Волосу ногу и опрокинул его навзничь.