Сальто ангела - [46]

— Постучитесь и входите, — шепчет мне дежурный.

Комиссар сидит за металлическим столом. Лет пятьдесят, волосы с проседью, резко очерченное лицо, светлые глаза — сама суровость в голубом костюме. Разговор происходит в телеграфном стиле:

— Повестка. Я протягиваю.

— Удостоверение личности.

Он быстро что-то записывает на отдельном листе бумаги. На меня он не смотрит и сесть мне не предлагает. Я знаю, это делается, чтобы запугать. Потом он все же говорит:

— Садитесь. Значит, вас зовут Жан Паскаль Анри Марен… Ваша семья имеет все основания беспокоиться по поводу вашего поведения и ваших связей.

Он оставил телеграфный стиль и перешел на назидательный. Я переступаю через страх и, надеясь поскорее покончить с этим, сразу же заявляю:

— Я учусь на четвертом курсе юридического факультета. И я гомосексуалист.

— Я знаю. Нечем хвастаться.

— Гомосексуализм — это общий термин. Если быть более точным, я — транссексуал. Я нахожусь под наблюдением психиатра и регулярно посещаю эндокринолога.

— На какие средства вы живете?

— Моя семья частично оплачивает мои занятия, и я получаю стипендию от Министерства связи. Я стажер.

— Да, в этом ведомстве кого только не увидишь… Сколько вы получаете?

— Тысячу пятьсот франков в месяц.

— И какие же места вы посещаете? Он снова вернулся к телеграфному стилю. Он хочет, чтобы я сказал, что, раз я посещаю проституток, я живу проституцией.

— По моим сведениям, вы иногда странно себя ведете. Какой наркотик употребляете?

Он все свалил в кучу и обрушил на мою голову все десять египетских казней. Я одеваюсь в женское платье — значит, травести; я хожу на Монмартр — значит, наркоман; знаком с проститутками — значит, сам тоже такой; часто сижу в баре — значит, пью… И даже можно было бы посчитать меня сводником, потому что я живу вместе с подобным мне существом, известным полиции, — значит…

Он, конечно, не многое может. Он не может взять и посадить меня. Но шантаж совершенно очевиден.

— Еще один проступок, и мы вас не упустим. А потом он поступает совсем подло: от угроз переходит к притворному сочувствию.

— У вас кто-то вымогает деньги? Какой-то травести? Вас заставляют делать это? Если вас вынудили принимать наркотики, скажите мне, я смогу помочь…

Если бы только у меня не навернулись слезы на глаза и не перехватило горло, я бы закричал от возмущения. Но все, что я способен сказать, — это патетическое и глупое:

— Я — человеческое существо…

Он удивленно уставился на меня. Человеческое существо? Это ему ни к чему. Его попросили немножко попугать молодого человека из хорошей семьи, что он и сделал.

Сам того не желая, я, оказывается, дал показания, потому что все это он напечатал на трескучей машинке и теперь дает мне подписать. В этой бумаге я признаюсь, что я гомосексуалист, вожу знакомство с травести и проститутками. Что и сам я травести и живу с официально зарегистрированным травести.

На что я надеялся? Что он поймет? Что я испытываю нежность к этому травести, который бьется за право стать женщиной? Который похож на меня и вселил в меня надежду. Только она помогла мне и подарила прекрасное ощущение, что я не одинок на свете, как казалось мне раньше. Что я люблю засыпать, прижавшись к ней, словно к сестренке. Что меня больше не приводят в ужас «сто монет», которые она требует с клиентов. Я верю ей, когда она говорит, что придет день и она больше не будет «особой» монмартрской проституткой. У нее будет имя, профессия, муж… Что я люблю ее необычную красоту, что она для меня как образец. Что единственный наркотик, который нам нужен, — быть ночью женщинами. Что мне не надо никуда больше ходить, только с ней я чувствую себя спокойно.

Я подписываю бумагу и ухожу, унося с собой мой позор. Мы едим разный хлеб, и делиться со мной они не будут.

Недоверие. Настороженность. Именно эти чувства испытывают отщепенцы и паршивые собаки. Мы всегда ждем пинка от хозяина или просто от прохожего.

Этот апрельский вторник мне уготовил еще один пинок. Моя подружка, которой я предан душой и телом, мой двойник, та, которой я отдал всю свою нежность и все свое одиночество, покидает меня.

Я постепенно узнаю мир проституции. В нем своя низость, свои страхи и свои законы. Мой «общеизвестный» травести не может рисковать и жить под моим кровом, так как я взят на заметку полицией.

И в тот же вечер мне остается от нее только облачко духов и смятая постель, в которой я, женщина, даю волю слезам, вспоминая те унижения, которые я испытал как мужчина. Вот он, мама, твой любимый сын. Он прижался лбом к стеклу, и мне кажется, что крыши — это большие паруса, а голубое небо — это океан. Когда мне очень плохо, я всегда воображаю себя ангелом, бестелесным капитаном призрачного корабля.

Де Голль пишет свои Мемуары, а я так и не сдал последний устный экзамен. Я плачу, заслышав Марсельезу, и дрожу перед военной медицинской комиссией. Я решил явиться на нее в женской одежде, со всеми медицинскими заключениями под мышкой.

Я никого не предупредил. Ни отца, ни мать. Они выгнали меня из моего убежища. Мне запретили жить на Монмартре. Я без денег, без крыши над головой. Может быть, это непростительно, но мне нужно найти какое-то оправдание для того, что я собираюсь совершить: еще одно сальто ангела. Теперь мне понадобится все мое мужество. На этот раз я с особой силой чувствую, что значит подчиняться насилию. Я гомосексуалист. Тот отвратительный полицейский уверен в этом. Это меня опасались добропорядочные граждане Руана, это мне свистели мальчишки в школе, это со мной хотела покончить Сара.