Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу - [17]

Они посвятили репетициям всё своё свободное время, танцевали во время уроков в коридоре, между уроками, оставались до одиннадцати вечера. Хафиз вёл неплохо, а Чинара вкладывала в танец всю душу, извивалась, как змея в линьке, словно пыталась выскочить из одежды без помощи рук. Как-то раз в школу зашла женщина с маленьким ребёнком, они наткнулись на танцующих бачату Хафиза и Чинару, женщина вскрикнула и закрыла ладонью ребёнку глаза. Словом, уже заранее всем было ясно, кто должен победить.

По ночам, когда в школе оставалась лишь пара мужчин, бравших у Учителя частные уроки народных танцев, подвал обретал странную гулкость, заставляя Чинару поёживаться. Таинственный холод, который источали стены, пробирался под кожу и оставался там, а звук падающих капель на грани слышимости придавал школе дух необитаемости. Как-то раз, задержавшись до одиннадцати часов в маленьком зале, Чинара увидела, что из неприметной щели в полу сочится вода. За первой маленькой волной последовала вторая, такая же маленькая, но очень решительная, и очень скоро в углу комнаты образовалось пульсирующее озерцо, а вода всё прибывала. Чинара побежала искать тряпку, нашла чью-то майку, но, вернувшись, увидела, что нет никакой воды, и даже пол был сухой.

Бану вспоминает. Вот ей пять лет, мама отвела её в балетную школу, и дети, наворачивая под музыку унылые круги по залу, хлопают ладошками и топают ногами. Но Бану это не нравится, она ведь не заключённый на прогулке по тюремному двору, чтобы ходить по кругу! Она выбегает на середину зала и начинает танцевать сама, как ей хочется. Её никак не могут успокоить. Преподавательница отводит Бану к матери и говорит, что этого не умеющего себя вести ребёнка больше приводить не надо.

Ей десять лет, и она вместе с другими девочками бродит за кулисами театра. Там темно, и на обратной стороне задника колышутся огромные фантастические тени, а над головами девочек висят странные механизмы. Театр ещё не совсем достроен, но в нём уже идёт какой-то сборный концерт, на который их согнали в воскресный день. На девочках пёстрые костюмы, и они похожи на райских птиц. Райские птички порхают туда-сюда, хихикают и украдкой подглядывают за взрослыми танцорами. Тринадцать лет прошло с того дня, но Бану готова поклясться, что встречала его там, Веретено. Тогда он ещё наверняка танцевал сам – сколько лет ему было, тридцать? При мысли о том, что она могла видеть его, дико отплясывающего в национальном костюме, и не обратить внимания, Бану завыла и укусила себя за руку.

Выходя из дому, она дрожала от непонятного страха и продолжала дрожать, пока не добиралась до школы. Бану проходила мимо её открытых окон и слышала голос Веретена. Ей удавалось определить его настроение по интонации, с которой он говорил или даже просто считал. Иногда он казался грустным или раздражённым, и Бану удивлялась: у кого же хватило совести его обидеть и чем можно было бы его утешить? К сожалению, утешителей хватало и без неё. Обожатели и друзья не оставляли его в покое ни на секунду. Перейдя множество опасных дорог, по которым машины ездили без какой-либо видимой системы, Бану оказывалась перед зданием школы, терзаемым поселившимся здесь ветром. Она осторожно спускалась по опасной лестнице, ступала в подвал, и её тут же обволакивал волшебный запах, который действовал на неё успокаивающе. Ей всегда ужасно хотелось узнать, чувствует ли кто-то аромат Веретена, кроме неё, но, конечно же, спрашивать об этом кого-то было бы слишком неудобно. Бану спокойно шла в раздевалку и там, переодеваясь, подслушивала разговоры, в которых нередко упоминали Учителя, с большим благоговением, надо сказать.

Урок начинался с разминки, которую обычно вела Динара, помощница Веретена, женщина, которой могло быть как двадцать лет, так и сорок. Бану на всякий случай обращалась к ней на «вы». Учеников было так много, что иногда Бану не доставалось места у зеркала, и, делая наклоны в разные стороны с раскинутыми руками, она случайно касалась чьих-то пальцев. Это действовало на нервы. Само Веретено редко удостаивало разминку своим присутствием, но если и появлялось – где-то в последних рядах, в бриджах и майке непременно без рукавов, чтобы подчеркнуть красоту рук и плеч, – то внимание учеников уже было приковано к нему, лениво изгибавшемуся всем своим упитанным телом. Обычно он сидел в кабинете или сновал туда-сюда из зала в коридор по своим таинственным и, надо полагать, бессмысленным делам. Была у него одна особенность, которая удивляла Бану больше прочих: Веретено умело исчезать и появляться незаметно. Она могла не сводить глаз с двери, ожидая его появления, а он вдруг возникал в другом конце зала. Бану долго ломала голову над этим трюком, но так ни до чего и не додумалась.

После разминки они танцевали бачату, которую Бану невзлюбила сразу же. Её повергала в ужас мысль, что кто-то может просунуть колено между её бёдер и танцевать в этом положении, будто так и надо. «Что за дела? Бачату надо танцевать с любовником! Ну или, по крайней мере, с тем, кого не отказалась бы видеть своим любовником! Почему я должна прижиматься к этим уродцам?» – горячилась она. И всё же любовь требовала гекатомбы. Сколько же потных, ледяных лап ей пришлось перещупать, и всё в надежде на то, что однажды она вложит свои руки в тёплые уютные ладошки, вдохнёт, как кислород, запах Веретена, полюбуется игрой бликов света на его шелковистой коже, сдержанно улыбнётся, глядя на его смешное хорёчье лицо.