Салават Юлаев - [36]

Вдруг Салават резким движением сломал пополам свой курай и бросил в огонь. Камыш затрещал в огне.

— Ты что? — осторожно спросил Хлопуша.

— Плохо тут… Айда вместе в нашу деревню. Жена у меня скучает, сын растёт, тятьку не знает. Ему без отца жить?! Домой надо. Айда в нашу деревню, Хлопуша. В моём коше лежать будешь, кумыс пить…

— Изловят, смотри, — возразил Хлопуша.

— Врмя целый река ушёл! Начальник думать забыл, какой Салават… Сын Рамазан тоже отца не знает…

— Ладно, брат. Утро вечера мудрёнее. Утром сгадаем, куда нам с тобой поворот, — уклонился Хлопуша.

Салават замолчал.

Молчал и Хлопуша. Он умел молчать. При желании было легко позабыть о его присутствии. Может быть, именно потому Салават с ним легко сжился. Салават жаловался на свою судьбу, а Хлопуша впитывал жалобы, не перебивая пустым сочувственным словом, не жалуясь сам, не говоря о самом себе, как бы дожидаясь, когда его друг спросит о нём сам. Но, долгое время поглощённый, как большинство юношей, только самим собой, Салават и не думал о друге. Мысль о его судьбе даже не приходила юноше в голову.

По придорожным умётам, в рудничных шахтах, в станицах, где нанимались летом косить траву, в степях, по которым перегоняли купеческие овечьи гурты, — всюду видел теперь Салават тяжёлую подневольную жизнь тех, кого раньше считал врагами; научившись понимать русский язык, он всюду слышал их недовольство, ропот и стоны. Он слышал не раз их чаяния, разговоры об ожидании того дня, когда «объявится» государь, избавитель парода от всяческих бед, но ему никогда не могло прийти в голову, что судьбы царя могут как-то коснуться его самого…

— Слышь, Салават, не худы ты задумал, — вскинулся вдруг от костра Хлопуша. — Не я с тобою в башкирцы, а вместе на Волгу пойдём.

— Опять купцов грабить?! — с досадой спросил Салават. — Плохая жизнь, Хлопуша! В беду попадёшь, никогда ни жену, ни сына тогда не увидеть… Не хочу… Да что тебе — денег мало? Ай, жадный, Хлопуша!

— Не то! — отмахнулся Хлопуша. И, приблизив лицо к самому уху друга, он пояснил: — Государь объявился на Волге, народ призывает на помощь… Туды нам идти за волю и правду…

Салават не ответил. Ему не хотелось так скоро расстаться с мечтой о родных краях.

— Пойдёшь? — торопил с ответом Хлопуша.

— А куда мне теперь без тебя? Ты пойдёшь — значит, я пойду, как же!

— Одной верёвочкой бог нас с тобой связал. Теперь не распутать! — согласился Хлопуша.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Необъятные шири ковыльных степей с пролысинами мёртвых солончаков лежали по сторонам Яика. Ближе к реке лепились казацкие хутора, окружённые бахчами, где среди золотых подсолнечников, нежась, грелись под знойным солнцем бокастые полосатые арбузы, золотисто-жёлтые дыни и великаны-тыквы.

Степная дорога под ветром была всё время подёрнута лёгкой дымкой песчаной пыли, а изредка над нею вставало густое облако, скрывая длинный медлительный караван верблюдов, шествующих с надменной и глупой осанкой, скрипящий конный обоз или одинокого всадника, двигавшихся от хутора к хутору, от умёта к умёту.

Яик меняет картину степи. Возле его берегов выжженный бурый цвет сменяется зеленью. Ивы склоняются над водой, дубовые рощи окружают заливы. В камышистых заводях крякают утки, порою хрюкнет кабан, блаженствуя в разогретой воде на тенистой отмели.

Рыбачьи челны чернеют кое-где в камышах. По берегу курятся редкие одинокие костры…

Над хуторами меж ив и дубов высятся журавли колодцев, в августовский полдень под зноем на хуторах лениво движутся люди.

На умёты заедет редкий проезжий, и хозяин рад ему уже не ради дохода, а просто от скуки, видючи свежего человека. И вот сидят они, коротая часы, покуда покормятся в тени под навесом и отдохнут кони от проклятых мух и слепней, покуда спадёт жара…

Одинокий гость сидел на умёте Дениса Кузнецова, по прозванию Ерёмина Курица, в ожидании, когда хозяин вернётся со штофом вина с соседнего хутора. Гость сидел, расстегнув от жары ворот белой рубахи, кинув на лавку шапку. Сидел в глубокой задумчивости, облокотясь на стол и теребя свою преждевременно начинавшую седеть густую тёмно-русую бороду. Он видел в окно, как молоденькая, стройная и красивая казачка прошла на зады умёта с подойником, как воротилась, слышал, как она потопталась в сенях, загремела вёдрами, и видел, как снова прошла через двор. Он видел и не видал и двор, и широкие крупы пары своих коней, лениво кормившихся под тенистым навесом, и девушку. Погружённый в свои думы, он не замечал и течения времени…

— Задумался, гостёк?! Я девку хотел спосылать за вином, ан, ерёмина курица, опять она ускочила куда-то! — входя в избу и ставя на стол глиняный штоф, произнёс хозяин, небольшого роста, коренастый светловолосый казак с широкою бородой.

— Напрасно коришь девицу. Вот только что проходила с подойником по двору и снова с ведром пошла. Все хлопочет, — ответил гость. — Красавица дочка-то! — похвалил он, желая сказать приятное слово хозяину.

— Да, удалась и лицом, и всей выходкой, и по хозяйству в мать… — с радостной гордостью подхватил хозяин. — Каков ни случись жених, а всю жизнь на неё не нарадуется. Кабы по старому казацкому житью, то моей бы Насте только песни петь да рядиться, а тут на ней, ерёмина курица, заботы да хозяйство. Умёт на большой дороге. В иную пору гостей человек по десять, а то и больше случится.