Саладин, благородный герой ислама - [45]

, — и, повернувшись к Рено де Шатильону, он, не стесняясь в выражениях, упрекнул его в том, что тот неоднократно нарушал из-за своей алчности заключенное перемирие. «Небо мстит за преступления, — бросил он ему в лицо, — теперь ты находишься в моей власти. Вспомни о своих предательствах, жестокостях, которым ты подвергал мусульман в период мира, вспомни, несчастный сир, о грабежах и насилии, которые ты совершил, о произнесенных тобою речах, оскорблявших нашего Пророка, — да проклянет тебя Аллах! — вспомни в твой последний час о своих кощунственных походах против святых городов Мекки и Медины. Будет справедливо наказать тебя за твои преступления и исполнить мою клятву. Я поклялся, что ты примешь смерть от моей руки». Обнажив свой меч, он ударил Рено де Шатильона и разрубил ему плечо. Несколько офицеров, присутствовавших при этой сцене, добили раненого у ног трепетавшего от ужаса иерусалимского короля. Затем тело казненного вынесли наружу. Тогда, обращаясь к Ги де Лузиньяну, который спрашивал себя, не ждет ли его такая же участь, Саладин сказал: «Король не убивает короля. Но этот человек перешел границы дерзости и вероломства. Вот почему я так с ним обошелся».

Мы уже сказали, что двести тридцать тамплиеров и госпитальеров были зарезаны жестокими мамлюками. Их окровавленные головы накололи на острия пик, и оголтелая солдатня всю ночь носила их по лагерю, выкрикивая проклятья и ругательства в адрес христиан. Вот так погибли эти монахи-воины, славившиеся своей честностью и доблестью, духовные наследники Андре де Монбара, Гондемара, Россаля, Годфруа де Сент-Омера, Гуго де Пайена, Мондезира, Аршамбо де Сент-Эньяна, Бернарда Клервоского, охваченные божественным огнем, которые дали три обета — целомудрия, бедности и послушания — только для того, чтобы праведно служить Иисусу. Они жили подаянием, одевались в грубую ткань, как сервы, они были оклеветаны государями, завидовавшими их популярности среди народа, они пошли на бой с неверными, готовые пожертвовать всем, и поклялись никогда не опускать свое знамя. В этом своего рода иностранном легионе средних веков любой преступник или отлученный от Церкви мог вернуться к жизни, чтобы посвятить ее, уже очищенную от скверны, Богу. Они содействовали искуплению человека, они объединились, чтобы возвысить его, и со смирением преподнести в дар Спасителю. Они вознеслись над жадным до власти и богатства христианством на этих землях Востока, к которым тогда были обращены все взоры и которые вызывали сильное желание господствовать и наживаться у наводнившего средневековую Европу безземельного рыцарства. В рядах этого святого воинства верные слуги Господа с коротко остриженной головой, суровые, одетые в латы, яростно сражались против ислама не из любви к славе, а из любви к Тому, Кто умер на кресте, умоляя всех людей стать братьями. Их душа была очищена священной войной, они воплотили идеал непрерывного крестового похода, не причисляя себя ни к какому народу, но желая относиться ко всем народам сразу. Приказав убить их, Саладин сделал из них мучеников. Он не мог, говорят, снести вида раскачивающихся на остриях копий голов тамплиеров и отругал военачальников, которые уронили честь оружия. Но его победа все равно останется омраченной этой бесполезной драмой.

Жерар де Ридфор был единственным тамплиером, кого пощадили. Почему? Неизвестно, по этому поводу можно строить любые предположения. В общей неразберихе, царившей на Востоке, вызванной сложностью и антагонизмом материальных и духовных интересов как мусульман, так и христиан, политическая роль крупных духовно-рыцарских орденов представлялась порой неясной, и историк не должен позволять себе заблуждаться относительно их материального влияния: ему следует искать, каковы были скрытые составляющие их могущества, тайные причины их триумфа. Вероятно, главы орденов, таких как братства тамплиеров и госпитальеров, находясь в постоянном контакте с мусульманами, были более чувствительны к влиянию цивилизации, достоинства которой не ускользали от их внимания, в отличие от баронов или сеньоров, которые прибывали с Запада, чтобы сражаться с сарацинами. Великие магистры тамплиеров и госпитальеров обсуждали проблемы политической стратегии на тайных советах, под защитой крепостных стен, только в кругу посвященных. Ни один писец никогда не записывал результаты их совещаний для Истории; возможно, на этом основывается одно из самых серьезных обвинений, выдвигаемое против орденов, в частности против ордена тамплиеров. Их упрекнули в сговоре с неверными, и скандал вызвал сенсацию. Сотрудничество с мусульманами невозможно — так гласили строгие правила ордена. Но пока армии сражались, религиозные вожди обоих лагерей продолжали искать возможность реализовать политику сосуществования ислама и христианства и установить между ними длительный мир. Это скрытое могущество тамплиеров и госпитальеров проявляло себя не раз, и порой они открыто противились инструкциям и желаниям светской власти. На этих землях Востока, где государи привыкли вести тонкие политические игры, высшие сановники духовно-рыцарских орденов уважали своих противников, в отличие от фанатиков или низших чинов. Они знали их образ мыслей не хуже, чем их манеру сражаться. Очень часто они умели быть искусными арбитрами между фатимидским халифом Каира и сельджукскими королевствами Северной Сирии. Именно великий магистр тамплиеров в 1118 году уговорил Бодуэна II, иерусалимского короля, договориться с Абу-л-Февой. Почти целый век они поддерживали тесные отношения с вождями секты исмаилитов. Впрочем, эта взаимная терпимость, взаимное уважение распространились и на обе армии. Не один раз после битвы христиане и мусульмане братались под хоругвями и мусульманскими знаменами! Войска обменивались любезностями, вместе пели и разговаривали. Галантная поэзия облаченных в латы трубадуров следовала за газелями поэтов школ Каира, и они хвалили друг друга за удачную рифму так же, как за хорошо отрубленную голову. Со времен Первого крестового похода атмосфера поменялась. Основные догмы остались нерушимы, но это вовсе не мешало одному чудаку, такому как блаженный францисканец Раймунд Луллий, эксцентричному и высокочтимому монаху, часто навещать мусульман и находиться под влиянием суфизма. Такое взаимное влияние неизбежно должно было принести свои плоды, и не все из них были горькими. Эти духовно-рыцарские ордена после более чем векового сотрудничества с мусульманским миром и его многочисленными сектами не могли не знать, например, о желании Великого Владыки на веки вечные обеспечить триумф вооруженного братства, которое стояло бы над государствами. Они не остались равнодушны к мечте Старца Горы, чьи миссионеры-экстремисты проповедовали, что Бог недоступен мышлению и может постигаться только всеобщим разумом. Гностическая теория происхождения не была чужда тамплиерам, связанным ради решения повседневных задач строгими порядками военной дружины и также имеющим свои семь ступеней инициации. Их до такой степени пленила духовная иерархия тайного ордена, а Старец Горы приводил их в такой трепет, что они, не колеблясь, скопировали церемонию посвящения Владыки Очарованных, уединившегося в снегах своей ливанской горы. В тиши своих крепостных капелл они тоже мечтали об универсальной религиозной империи, о сообществе христианских народов, столицей которого был бы Иерусалим, духовно возрожденный, поднятый на новую нравственную высоту, принятую народами и государями, всеми народами и государями! Воодушевленные своей духовной властью, помышляли ли они на тайных собраниях о том, чтобы воплотить в жизнь обманчивую мечту о мире, позаимствовали ли они идею универсализма у каирских Фатимидов, как те позаимствовали ее из архивов фараона Аменхотепа IV? Эти мечтатели с оружием в руках гнались за химерой, они действительно хотели заложить в Европе основы империи, границы которой бы бесконечно расширялись до крайних пределов братской человеческой духовности, сияющим очагом которой был бы новый Иерусалим, предсказанный в Апокалипсисе, появившийся на Святой Земле с этим великолепием соборов, строящихся сотнями во всех королевствах Запада…