Сахбо - [8]
— Найдешь там русского доктора, — только и успела сказать она.
Сахбо загнал свою кобылу и полдороги шел пешком.
— Мать очень торопилась, — сказал он застенчиво, — и не успела прислать вам подарок. Она боялась, чтобы дядя Ибрагим не узнал, что я не еду с ишаном. Он…
Тут Сахбо вытер рукавом глаза и замолчал. Он не захотел рассказывать нам о брате своей матери, заменившем ему умершего отца. И отец не стал расспрашивать.
С этого дня моя жизнь круто изменилась. Кончилось мое одиночество. Я потерял интерес к мальчику со старообразным лицом и заодно и к Юнусу. У меня теперь был товарищ, друг, брат.
Отец мой уделял Сахбо времени больше, чем мне. Он занимался с ним русским языком и арифметикой. Сахбо учился старательно. Я помогал ему готовить уроки. Марьюшка перешивала мои халатики и закармливала нашего гостя чем только могла. Она вовсю старалась, чтобы он не скучал без материнской ласки.
Я с эгоизмом юности и не думал, что моему другу может чего-то недоставать в нашей семье. А было именно так.
Сахбо был впервые в Коканде, и я загорелся желанием показать ему город. Друг мой не отказался, и в первый же удобный день, приготовив заданные отцом уроки, мы отправились на площадь к дворцу бывшего кокандского хана Худуяра Урда.
Сначала мы степенно, подражая взрослым, задрав головы, рассматривали, как нам казалось, прекрасный, яркий орнамент. На нем, по мусульманскому обычаю, не было изображено ничего живого, а только причудливое сплетение завитков, треугольников, звезд и кругов. Они то сходились, образуя законченный рисунок, то распадались, переплетаясь в ином порядке, и неожиданно повторяли тот же узор.
Налюбовавшись орнаментом, мы начали бегать и даже играть, прячась в тени четырех башен дворцового портала, потом, утомившись, сели прямо на каменные плиты, и я начал рассказывать другу о дворце.
Фантазия, как всегда, унесла меня далеко от действительности; тут были четыре прекрасные дочери хана, заключенные каждая в одну из башен, их веселые, смелые возлюбленные и даже добрые и злые дивы.
Не знаю, всему ли верил Сахбо, но он слушал меня внимательно, смотря в лицо черными, косо посаженными бусинками глаз, и, когда я замолчал, попросил рассказать также о мечети и медресе, вычурные купола которых он высмотрел между плоских крыш домов, окружающих площадь. И снова я с увлечением смешивал правду с вымыслом, сказку с историей. Когда мне надоело рассказывать, а Сахбо — слушать, мы вскочили на ноги, готовые сами к любым приключениям, но, не имея ничего лучшего, побежали с площади в противоположную сторону от старинных построек. Через несколько минут мы были в русской части города. Оглянувшись на Сахбо, я громко расхохотался. Он остановился с наивно открытым ртом и удивленно расширенными глазами: житель Кудука не поразился великолепию ханского дворца, роскошного медресе и мечети, но его поразила широкая мощеная улица, аккуратные двух- и трехэтажные дома с высокими окнами, сады перед каждым домом, а дальше — приземистые кирпичные амбары, гостиные дворы, магазины…
Мы забрались в царство русского купечества. Сахбо понимал, что здесь живут не ханы, не ишаны, для которых он мысленно возводил любые дворцы, а простые люди, и его поразило, что их жилища так разнились от того, к чему привык мальчик в своем горном селении, и даже от того, что он увидел в Старом Коканде.
Желая еще больше поразить своего товарища, я схватил его за руку и потянул за собой на Розенбаховский проспект.
В то время Розенбаховский и Скобелевский проспекты были аристократическим центром русской части Коканда. Здесь селились царские чиновники, военные, агенты крупных торговых фирм и приезжие специалисты. Именно здесь в одном из домов и предназначалась квартира для заведующего городской больницей, то есть для моего отца. Вот к ней-то я и вел вконец оторопелого Сахбо.
Мимо нас то и дело проносились легкие рессорные экипажи, брички, велосипедисты, проезжали верховые.
Сахбо шел, не выпуская моей руки. Впрочем, ему здесь все начинало нравиться: глубоко наполненные арыки, проложенные с двух сторон бульваров и улиц, густая шарообразная зелень в аллеях, теперь пожелтевшая и сморщенная.
Мы остановились около дома, в котором должен был бы жить отец со мною и Марьюшкой. Уже темнело. Окна были закрыты ставнями, выкрашенными в белый цвет. В эти тревожные дни люди рано запирались в домах, и сейчас русские горничные и няни загоняли детей, а дворники узбеки запирали ворота и спускали собак.
Я отыскал окна квартиры, в которой продолжала жить вдова умершего доктора, чье место в больнице получил мой отец, и коротко рассказал Сахбо всю квартирную историю. Повторяю ее для читателя, так как она имеет отношение к дальнейшим событиям.
Устроившись на новой должности, мой отец поехал по адресу, данному ему в больнице, чтобы осмотреть квартиру и, как тогда было принято, выразить соболезнование вдове покойного. На его звонок открыла дверь горничная и, попросив подождать, исчезла. По ее растерянному виду, по шепоту за дверьми отец понял, что визит его некстати. Ждать ему пришлось долго.
Во внутренних комнатах нарастал шум, хлопали дверьми, кто-то пробегал, уже ясно были слышны голоса и чей-то плач. Наконец в гостиную вышла немолодая дама в черном и, прикладывая батистовый платок к покрасневшим глазам, попросила доктора присесть. Она назвалась сестрой жены умершего врача и, вздыхая, сказала, что вся их семья должна извиниться перед господином доктором и просить его о великой милости.
