Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее - [123]

Более того, столь нестандартная, невозможная для обычного советского человека, с таким трудом выбитая в 1975 г. возможность лечения глаз за рубежом продолжала действовать: Елена Георгиевна еще два раза, в 1977 и 1979 гг. ездила к профессору Фреззотти; ОВИР без звука давал ей разрешения на эти поездки. Наиболее вероятное этому объяснение, что в 1975 г. решение отпустить Елену Боннэр в Италию было принято лично Леонидом Ильичем Брежневым и что нижестоящие товарищи и структуры не были полномочны снова беспокоить его по таким пустякам. Что было бы неизбежно при очередном запрете поездки в Италию.

Вероятно, по той же причине неизбежного подключения лично Л. И. Брежнева «правоохранители» и их высокие идеологические начальники не могли преследовать по политическим статьям детей Елены Георгиевны Татьяну Янкелевич-Семенову и Алексея Семенова, а также мужа Татьяны Ефрема Янкелевича. Но оставались неформальные методы давления, в том числе очень страшные угрозы внукам-малышам. Так или иначе, но в каких-то высоких «мозговых центрах» было принято решение «зачистить» семейное пространство Сахарова и Боннэр, вытеснить за рубеж детей и внуков. Но это все догадки, а фактом является то, что в 1977 г. это «вытеснение» стало осуществляться на практике.

В «Воспоминаниях» Сахаров пишет: «…было ясно, что ГБ очень хочет отъезда Тани, Ефрема, Томар (мать Ефрема), потом Алеши. В чем была тут главная цель КГБ – полностью непонятно мне до сих пор». Возможно, они там, наверху, надеялись, что бесконечно привязанная к детям и внукам Елена Боннэр захочет остаться с ними за рубежом. А тогда Сахаров останется тут один. Возможно, обитатели советского олимпа сами уверовали в созданный ими же миф, что именно Елена Боннэр совращает Сахарова на «антисоветскую деятельность». Что они говорили про нее на Политбюро в августе 1985 г. (когда по предложению Горбачева решили уступить Сахарову и отпустить ее в США для операции на сердце): «Зверюга в юбке, ставленница империализма», «Злобы у нее за последние годы прибавилось», «Вот что такое сионизм»! И ведь не смеялись, не шутили эти взрослые солидные мужчины – советские полубоги. (В главе 28 приведена полностью рабочая запись этого заседания Политбюро – «совершенно секретно, экземпляр единственный».)

Итак, в начале февраля 1977 г. было возбуждено уголовное дело в отношении матери Ефрема Янкелевича Томар Фейгин, дело быстро переросло в уголовное преследование ее невестки, дочери Елены Боннэр Татьяны. Все дело не стоило выеденного яйца, Сахаров подробно пишет об этом: «Таню много раз вызывали в качестве свидетельницы, а затем – в качестве подозреваемой, и ей, как и Томар, угрожало уголовное преследование, тюрьма до 7 лет. Все это поначалу пустяковое дело было представлено как хищение государственных средств в особо крупных масштабах…»

Сахаров:

«Еще ранней весной 1977 года стало ясно, что Люсе вновь необходима глазная операция, на этот раз на правом глазу. В апреле она вновь подала заявление на поездку в Италию. Получила же она разрешение на поездку в августе, одновременно с Таней и Ефремом, не независимо… Ефрем и Таня подали свое заявление на выезд в июле. Они решились на этот шаг под давлением многих причин, нараставших все последние годы, и понимания, что КГБ будет применять все новые и новые формы давления на них как заложников моей общественной деятельности. В 1977 году к прежним прибавилась новая, прямая угроза уголовного преследования Тани и Томар (и то, и другое было непереносимо для Ремы). Самому Реме угрожал арест по политическим статьям (его вызывали в прокуратуру с самыми определенными угрозами). Одновременно вокруг него стали плестись туманные, но опасные обвинения уголовного характера: какая-то якобы скрытая им автомобильная авария, спекуляция книгами – все, конечно, на пустом месте. И ни ребята, ни мы ни на минуту не могли забыть об угрозах внукам, о загадочной и ужасной Мотенькиной болезни в 1975 году. Безвыходность положения была, по-видимому, в глубине сознания ясна нам и тогда. Я вновь вспоминаю о своем разговоре об этом с Ефремом во дворе Руса-ковской больницы, когда мы узнали, что непосредственная опасность миновала. Но трудное, трагическое решение все откладывалось. Одной из причин было чувство Ремы, что здесь, помогая Ковалеву и его друзьям, его делу, он нужней и полезней. И, конечно, очень трудно было решиться на это по личным, человеческим причинам – ведь такой отъезд означал разлуку, разрыв семьи по самому живому месту. Вдобавок мы понимали, как трудно будет со связью[91]. Сейчас, когда с отъезда детей прошло уже почти четыре года (я пишу это в июне 1981 года), я чувствую, что мы все же, может быть, не до конца понимали – как будет трудно им и нам. Я дальше расскажу о жизни детей в США – трудной, напряженной, временами – непереносимо беспокойной и мучительной. Насколько трагической эта разлука окажется для Люси – этого не могли предугадать ни я, ни даже она.

Люся, Таня и Рема с Мотей и Аней улетели вместе 5 сентября самолетом “Ал-Италия”, прямо без пересадки доставившим их в Рим. Томар с бабушкой и дедушкой в тот же день утром вылетели в Вену, а оттуда в Израиль. До этого на даче были проводы, 1 сентября, в день рождения Ани; приехало больше 100 человек (говорят, в кустах пряталось много гебистов; мы их не видели – не до этого было). Много провожающих было также на аэродроме в Шереметьево…