Сахара - [11]

- Ну вот, самое время! Хватит уже этих поблажек.

Не проходит и получаса, как я с триумфом держу браслет в руке, но не забываю поставить Мигеля на страже, чтобы еще не получить стрелы от ревнивого мужа.

Негритянка хохочет и желает затянуть меня в хижину. Но я ее останавливаю и жестом прошу продолжать толочь просо. Именно так я и хочу ее поиметь. Она берется за работу, я же наконец поднимаю ее синюю юбку.

Наслаждение неземное, совершенно исключительное, но, к сожалению, весьма краткое.

Но, впервые с того момента, как нахожусь в Африке, мне кажется, что удовольствие обоюдное. Одной рукой продолжая толочь просо, моя добыча не выпускает из второй браслета, радостно щебеча при этом; время от времени она поворачивается ко мне, занятого делом за ее спиной, и усмехается всеми своими блестящими зубами. Ах! Любовь! Любовь!

На следующий день выходим очень рано, потому что муж, который снова вернулся с пустыми руками, любой ценой и сам желает получить подарок. Но, хотя он и уверял нас, что тоже умеет толочь просо, Мигель, который теперь имеет очередь, предпочел оказией не воспользоваться.

***

На следующий день Мигель все еще глядит на меня волком. Он ковыляет в паре шагов за мною, упрямо свесив голову к земле. Так как со своей стороны я не делаю ни малейшего усилия, чтобы навязать разговор, маршируем молча. Поглощенные собственными мыслями, незаметно проходим через маленькую деревушку, состоящую из четырех или пяти хижин.

Как раз покидаем ее, когда из задумчивости нас вырывает резкий и неприятный звук свистка. Поворачиваюсь и вижу, как за несколько метров за нами мчит какой-то карлик и размахивает руками; на шее у него болтается свисток. Типчик совершенно лилипутского роста, весь в морщинах, в мундирном кителе с какими-то отличиями и в шортах, трусах или вообще кальсонах. При этом он визжит:

- И что это должно значить! Я что говорю!? Ну?!

Смотрим, ничего не понимая, а тот вопит еще громче:

- Запрещено ходить обнаженными по застроенным территориям. Таков закон! Ну?!

То есть как, обнаженные? У нас попросту нет рубашек, вот и все. Что же касается остального, то наши шорты намного порядочней, чем у него, а кроме того, на этом континенте все ходят голяком! Его застроенная территория насчитывает три домишки: просто-напросто парень желает выцыганить деньги от "шефов". Даю ему знак, чтобы он отчаливал, и отворачиваемся, чтобы идти дальше

Малыш изо всех своих сил дует в свой дурацкий свисток, подбегает к нам и набрасывается на Мигеля.

- Что это означает! А правила! Необходимо заплатить штраф!

Мигель, как может, вырывается, пытаясь отодвинуться от придурка. Затем он бросает мне вопросительный взгляд, я киваю:

- Валяй.

И Мигель берется за дело, помогая себе ударами кулаков и трубой. Отполировывает уже пинками, когда мусорок уже валяется на земле. Я прибавляю пару пинков и от себя, без особой ненависти, но лишь потому, что всегда приятно приложить властям. Я уже готов забыть об инциденте, но Мигель считает иначе и продолжает разряжать все свое паршивое настроение на лилипуте-полицейском. Удерживаю его уже тогда, когда он пытается придушить мусора шнурком от свистка.

- Хватит уже, сматываемся.

Мигель в бешенстве тычет свисток в рот полицейского, вздыхает, пожимает плечами и идет за мной. Еще долго мы слышим за собой звук свистка, поначалу гневный, но потом все более и более отчаянный.

***

День заканчивается решительно хорошо, потому что через пару часов после нашего гадкого поступка на ночь останавливаемся в католической миссии. Миссия всегда местечко приятное, ибо, следует признать, священники питаются хорошо. После ванны бой проводит нас на мессу.

Похоже, что священник здесь зарабатывает не слишком много. Помимо трех черномазых и нас двоих в церкви всего лишь две монашки. Одна из них, это толстая француженка в очках, которую я едва замечаю, поскольку совершенно засмотрелся на вторую.

Лицо итальянской мадонны, с каким-то неуловимым вдохновением, с очень чистыми чертами, обращенное к алтарю в молитве - ничего другого не замечаю. Забываю про мессу, о том, когда следует вставать, о всех тех способах, чтобы выглядеть прилично. Мигель толкает меня локтем, но, погруженный в размышлениях, я совершенно не обращаю на него внимания.

Она одета в синее, без намека на женственность. Мне это не мешает присматриваться к ней, следить за ее телом через плотную материю, а уж округлости - про которые могу лишь догадываться - вообще доводят меня до безумия. Она поет, держа книжку с текстами в руках. Движения ее губ делают еще более невыносимой ту жажду, что вздымается во мне с того самого момента, как я ее только увидал.

Мой взгляд слишком настырный. Она поворачивает голову, глядит. Ее глаза встречаются с моими, тут же убегают, но через мгновение возвращаются. Эта женщина, лет тридцати пяти, просто восхитительна.

Перед ужином иду на прогулку, чтобы хоть немного успокоиться. Рубаху выпустил на шорты, чтобы прикрыть срамное место; и слава богу, а то и не знаю, как бы выглядел, когда приходилось подниматься во время службы.

Она сидит точно напротив меня. Я положил свою ступню на ее. Она переждала несколько секунд, чуточку дольше, чем это бы следовало в результате того, что ее застали врасплох, после чего ногу убрала. Вторая монашенка, почтенная пожилая дама, заворачивает мне мозги какими-то историями про варенье. Мигель же занят беседой со священником, наполовину по-французски, наполовину по-испански. Что же касается меня, когда на меня глядит моя визави, то приходится брать себя в кулак, чтобы не побить здесь все вдребезги и не взять ее прямо здесь, на столе.