Сахара и Судан (Результаты шестилетнего путешествия по Африке) - [14]

Извещенный о моем приезде вождь пришел из своей палатки в сопровождении шурина Брахима Бу Ханджара к дереву хеджлидж, в жидкой тени которого мы расположились. Я приветствовал его, передал ему свой скромный подарок, к которому я добавил тунисский тарбуш и сплетенный из шелковых и золотых нитей шнур, каким знатные арабы Туниса укрепляют на голове платок или капюшон бурнуса, и вручил ему рекомендательное письмо г-на Гальюффи. Пока он расшифровывал его с помощью шурина, служившего, по-видимому, ему секретарем, я на досуге рассматривал его самого и вынужден был признать, что его внешний вид никак не соответствовал той картине, которую создала моя фантазия. Это был сильный молодой мужчина лет 20 с небольшим, хорошего среднего роста, с кожей коричневого цвета. У него было очень мало арабских черт, а выражение лица не выдавало ни особой душевной доброты, ни ума. В нем слишком сильно чувствовалась кровь его матери, родившейся от смешанного брака улед-хамед (местное арабское племя из Вадаи) и креда (племя даза из Бахр-эль-Газаля). Он был так скуп на слова, что поставил меня в неловкое положение. Он довольствовался тем, что пробормотал несколько слов приветствия, и заверил, что на территории, подвластной улед-солиман, со мной не случится никакой беды.

Его шурин Брахим Бу Ханджар оказался более ловким; он перевел разговор на Абд ал-Керима (Барта) и на Табиба (т. е. врача, под этим именем был известен путешественник Овервег); многие в их племени сохранили о них дружественные воспоминания. Оба выразили сожаление, что мой соотечественник Ибрахим Бей (Мориц Бойр-ман ¹¹) был сам в какой-то степени виновен в своей трагической гибели из-за того упрямства, с каким он отклонял гостеприимство улед-солиман. Со своей стороны, добавили они, они придерживаются того мнения, что, даже будучи отделены от нас религией, они все же имеют с нами больше общего — об этом свидетельствует цвет нашей кожи — нежели с «проклятыми керада» [1]. В их племени навсегда сохранится предание о той дружбе, которую некогда доказал христианский консул в Триполи султану Абд ал-Джлилю. Брахим Бу Ханджар, хотя и попал в эти места в раннем возрасте, сохранил живое воспоминание о своей родине, знал Триполи и много слышал о Египте и Тунисе, так что наш разговор не зашел в тупик. Наконец закусив простым аишем¹² с подливкой из разбавленного водой молока, в чем шейх Абд ал-Джлиль участия не принимал, я отправился назад, не слишком удовлетворенный личностью вождя арабов, от которого во многом зависел успех моего путешествия. По дороге я намеревался посетить его двоюродного брата Мухаммеда, занимавшего второе место в племени и также носившего титул шейха. Он, чистокровный араб с отцовской и материнской стороны, годами несколько моложе Абд ал-Джлиля, со своими веселыми, живыми глазами и розовыми щеками оказался несравненно более приятным человеком, который, казалось, был не слишком пригоден к беспокойной и трудной жизни в прокаленной солнцем пустыне. И тем не менее этот нежный юноша, когда его старый отец выразил желание вернуться на родину, чтобы быть погребенным в земле своих предков, отказался последовать за ним — так сильно манит кочевников жизнь, не связанная пространством, временем или законом, и так велика сила привычки и обычая.

На обратном пути мы повстречали отца Хазаза, Бу Алака, личность которого очень укрепила мою уверенность в ближайшем будущем. Это был великолепный старый араб, простой, уверенный в себе, полный достоинства и в то же время сердечный и вызывающий доверие, а когда я увидел доброе согласие между отцом и сыном, то решил не расставаться с ним на все время моего пребывания и тут же отказался от мысли держаться постоянно вблизи Абд ал-Джлиля. Казалось, все подтверждало достоверность того, о чем мне так часто говорили в Куке, а именно, что он был лучшим и степеннейшим человеком среди улед-солиман. В тот же вечер я перенес свою палатку поближе к нему.

Вскоре под влиянием покоя, воздуха пустыни и свежего верблюжьего молока мое здоровье улучшилось, приступы лихорадки сделались короче и слабее и постепенно вовсе прошли. Я вновь обрел бодрость и надежду, снова принялся строить планы путешествия и стал принимать более деятельное участие в жизни того окружения, с которым был связан на месяцы. Общество нашего фарика было очень небольшим. Наряду с вождем всем заправляла его супруга Швеха, смышленая, толстая, добродушная арабка, возраст которой позволял мне поддерживать с ней безобидные отношения и которая помогала мне словом и делом. Кроме Хазаза там был еще младший сын, восемнадцатилетний молодой человек Ниджем (т. е. «звезда»), который, не будучи ни очень умным, ни очень добрым, все же при своей наивности и незнания мира иногда забавлял меня своим разговором. Жена Хазаза, Ниджема, сестра шейха Мухаммеда, молодость которой требовала от меня, естественно, большей сдержанности, была некрасива, холодна, черства, чванлива своим знатным происхождением и властолюбива. У нее полностью отсутствовала такая основная черта арабского характера, как определенное благородство духа. У Швехи был высокоодаренный брат но имени Амм Салих (т. е. дядя Салих), давно вдовствующий и находящийся целиком под каблуком молодой рабыни, которая ведет его небольшое хозяйство; его природное добродушие постоянно приходило в невероятно забавное противоречие с его скупостью. Наконец был еще Хусейн, по прозвищу Нгомати, небольшой спокойный человек в расцвете лет, низкого происхождения, оборотистый, необычайно деятельный хитрец, который умел изготовлять крепчайшие веревки из пальмового лыка —