Сагайдачный. Крымская неволя - [95]
Москаль перекрестился и поклонился на все четыре стороны. За ним перекрестились и его молодые спутники.
— С богом... Прощай, чужая сторонка, прощай, неволя проклятая! — торжественно произнес старик.
Стали грести стоя, словно лопатами. К счастью, полуденный ветер благоприятствовал беглецам и нес их быстро на ту сторону пролива. Вправо синелось Азовское море. В туманной дали белелись паруса, как белые крылья птицы.
— Там и я когда-то плавывал к Азову-городу, — показал в ту сторону старик, — и в Азове-городе нашего брата невольника видал довольно: и черкасы, и донски казаки, и наш брат, московской человек — всего вдосталь.
И Пилипу при этом невольно вспомнилась дума о том, как из города Азова три брата убегали от тяжелой неволи. И их вот теперь трое, и они бегут от той же неволи. Катруня представлялась ему младшим братом, тем пешим пешеницею, который не поспевал за старшими. И ему стало страшно: а что, как и она изнеможет в дороге? А дорога еще дальняя, и конца-краю ей не видать... Когда-то они еще доберутся до Муравского шляху, до Конских вод? А ногаи в степи? А что если и Катруня посбивает себе ножки об сырое коренье, об белое каменье — будет за ними поспешать, кровью следы заливать?
— Ты что, Филиппушко, нос-ат повесил? — вдруг обозвался старик.
— А?
Молодой казак невольно встрепенулся, огляделся кругом, глянул на девушку, которая стояла на плоту и задумчиво глядела в неведомую даль.
— А?.. Засмутился парень?
— Hi, я так...
— То-то так... Ишь, девынька, знатно плывем, знатная посудина, корапь... Словно в песне:
— Вот и берег! Доплыли! Молись да целуй родную земелюшку — она наша, нашей московской земле суседушка...
XX
В Батурине, в доме генерального есаула, Ивана Степановича Мазепы, совершается брачный пир. Мазепа женит своего верного джуру, Пилипа Камяненко, на сиротке Катре, воротившейся со своим женихом из крымской неволи и не знающей ни роду, ни племени. Известно было только то, что ее маленькою полонили в Каменце у матери-вдовы, и Мазепа припомнил даже момент, как несчастная мать золотокосой девочки в отчаяньи билась на земле, когда они с Дорошенко случайно проезжали мимо. Теперь эту полоняночку, уже взрослую красавицу, великодушно воротили из полону старый москаль и ее жених, джура Пилип.
Молодые только что от венца и пируют, пока дружки готовят для них комору — брачную постель. Они сидят против посаженого отца жениха — против Мазепы. Иван Степанович глаз не спускает с красавицы в золотой короне из своих собственных роскошных волос.
Тут же, в конце стола, и старый москаль, на радостях порядком выпивший. Он, глядя на свою девыньку, которой он заступал на свадьбе родного отца, утирает кулаком слезы.
— Ах, девынька! Ах, красавынька! Привел-таки бог дождаться...
Гостей много, и все войсковая знать, старшина казацкая с женами. Пир в полном разгаре: Мазепа так и сыплет на все стороны «жартами», а больше все в сторону молодых... «жарты» милые, веселые, остроумные...
Входят «дружки», кланяются, обращаясь к Мазепе:
— Старости, пани підстарости! Благословіть молодих на упокой повести!
— Бог благословить, — отвечает Мазепа, сверкнув на молодую своими лукавыми, бесовским глазами.
— Вдруге i втрете благословіть!
— Тричі разом! — восклицает Мазепа.
Молодая вспыхивает и закрывает лицо руками... Ее и молодого берут под руки и уводят...
А свашки поют, поднимая бокалы с вином:
— Ах, бідна! — ахает одна толстая пани полковникова.
— Да, бідна, пані пулковникова, — улыбается Мазепа. — Знов у кримськую неволю повели...
Но никто не знал, а меньше всего молодые, что они — родные брат и сестра...
Статья В. Г. Беляева о Д. Мордовце
Огромное по объему наследие талантливого писателя, страстного публициста, историка народных движений, этнографа, общественного деятеля демократического — в основном — направления Д. Л. Мордовцева и на сегодня не получило еще непредвзято объективной, всесторонне обоснованной оценки, не нашло достойного отражения в исследовании русской и украинской литературы второй половины XIX столетия.
Литературный процесс есть результат постоянного многосложного взаимодействия разномасштабных творческих величин, где наряду с выдающимися художниками выступают активно и так называемые писатели второго плана. Вне учета реального вклада каждого наше представление о движущих силах этого процесса, его подлинном многообразии неизбежно будет обедненным и неполным. Одним из таких, ныне полузабытых, но заслуживающих серьезного внимания к себе авторов является Данило Мордовец (Д. Л. Мордовцев).
Будущий писатель родился 7 (19) декабря 1830 года в слободе Даниловке, Усть-Медведицкого округа, области войска Донского. Отец его, Лука Андреевич, происходил из старинного украинского казачьего рода, да и слобода вся была заселена переселенцами с Украины, бежавшими сюда от притеснений и кабалы. Отсюда берет начало сохранившаяся на всю жизнь любовь к родной украинской речи (до девяти лет, по его воспоминаниям, не слышал он русского языка), к героическим традициям запорожцев, увлечение народнопоэтическим творчеством — песнями, сказками, думами, поверьями. Первые уроки грамоты маленький Данилка получил от сельского дьячка, пяти лет обучившего его церковной грамоте. Круг чтения его включает книги старинной библиотеки отца — «Прологи», «Четьи-минеи», а вместе с тем «Ключ разумения» И. Галятовского, «Путешествие к святым местам» В. Барского; «Потерянный рай» Д. Мильтона в русском переводе выучил он наизусть, и с тех пор русский язык «перестал быть чужим» для него.
