Сага об угре - [29]
Рыба — и вместе с тем нечто другое. Рыба, напоминающая змею, или червя, или извивающееся чудище морское. Угорь всегда был особенным. И в христианской традиции, где рыба с самого начала являлась одним из важных символов, угорь воспринимался как нечто особенное.
Говорят, что первые христиане в первый век после рождения Христа использовали рыбу как тайный знак. Поскольку христиан во многих местах преследовали, требовалась осторожность, и когда двое верующих встречались, один из них рисовал на земле дугу. Если другой рисовал с другой стороны такую же дугу, получался стилизованный рисунок рыбы, и оба знали, что могут доверять друг другу. Такие знаки рыб обнаружены, например, в катакомбах святого Каллиста и катакомбах Присциллы в Риме, возникших в первые века христианства.
Символическое значение рыбы объясняется несколькими причинами. Еще до возникновения христианства рыба считалась в средиземноморской культуре знаком счастья. С написания Евангелий об Иисусе Христе рыба стала также символом духовного пробуждения и признания. «Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков», — говорит Иисус Андрею и Петру в Евангелии от Марка. Новообращенные назывались «рыбками» или «мальками», а в Евангелии от Матфея Иисус сравнивает вход в Царствие Небесное с рыбной ловлей: «Подобно Царство Небесное неводу, закинутому в море и захватившему рыб всякого рода, который, когда наполнился, вытащили на берег и, сев, хорошее собрали в сосуды, а худое выбросили вон. Так будет при кончине века: изыдут Ангелы и отделят злых из среды праведных».
Известно, что рыба играет важную роль в рассказах о чудесах Христа. Например, когда Он накормил пять тысяч человек двумя рыбами и пятью ячменными хлебами. Или когда воскресший Иисус показывается ученикам у Тивериадского озера и дает им рыбу для еды, — только тогда они узнают, что это Он. Греческое слово «рыба» — ichthys — долгое время расшифровывали как акроним: Iēsous Christos, Theou Yios, Sōtēr — Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель.
Однако все перечисленное относилось к рыбе, а не к угрю, и многое указывает на то, что на заре христианства это считалось разными вещами. Все то положительное, что символизировала собой рыба в христианской традиции, относилось к другим видам, но не к угрю. Угорь не был рыбой, угорь был чем-то иным. И если бы даже угря воспринимали как рыбу, то все равно он стоял бы особняком. Он не имел обычных признаков рыбы. Он выглядел не как рыба и вел себя не так, как обычно ведут себя рыбы.
Это явствует из строк в Третьей книге Моисея, где четко выражены взгляды Бога на животных, живущих в воде: «Из всех животных, которые в воде, ешьте сих: у которых есть перья и чешуя в воде, в морях ли, или реках, тех ешьте; а все те, у которых нет перьев и чешуи, в морях ли, или реках, из всех плавающих в водах и из всего живущего в водах, скверны для вас; они должны быть скверны для вас: мяса их не ешьте и трупов их гнушайтесь; все животные, у которых нет перьев и чешуи в воде, скверны для вас».
Если верно истолковать выбор слов и повторения, то Бог хочет сказать, что рыбы и прочие существа, живущие в воде, не имеющие плавников и чешуи, отвратительны. Их нельзя есть, они ужасны, к ним надо относиться с отвращением. По крайней мере, в еврейском толковании намерений Бога это означает, что угорь отвратителен. Он не считается кошерной едой, и его гладкое, покрытое слизью тело не может присутствовать на еврейском столе.
Разумеется, все это не более чем недоразумение, — примерно как летучие мыши в Третьей книге Моисея именуются птицами. У угря есть и плавники, и чешуя. Просто их трудно разглядеть, особенно чешую: она очень мелкая и покрыта скользкой слизью, так что ее почти невозможно обнаружить при прикосновении. Но это недоразумение показывает, что, когда речь идет об угре, приходится сомневаться не только в науке и в самом угре. Даже на Бога полагаться нельзя. Или на толкователей Бога. Или вообще на слова.
Так или иначе, угорь долгое время оставался «скверным» — если не для всех, то для очень многих и если не как еда или культурное наследие, то, во всяком случае, как метафора. Даже за пределами заблуждений и религиозных недоразумений он временами символизировал собой нечто нежелательное. Нечто чуждое и неприятное. Существующее во тьме, скрытое, что не должно всплывать на поверхность.
В одной из самых запоминающихся литературных сцен ХХ века мужчина, стоя на берегу, тянет из воды длинную веревку. Веревка покрыта водорослями. Он тянет и тянет — и наконец из воды появляется огромная лошадиная голова, черная и блестящая, и она лежит на песке у воды, глядя мертвыми глазами, а из всех ее отверстий вылезают зеленые извивающиеся тела угрей. Угри, блестящие, напоминающие внутренности, выползают; их не менее двух дюжин, и, собрав их всех в мешок, мужчина разжимает лошадиные челюсти, засовывает обе руки в глотку и достает оттуда двух огромных угрей, толщиной с его руку.
Этот жуткий метод рыболовства описан в романе Гюнтера Грасса «Жестяной барабан»[3] (1959). Сам угорь редко вызывает больше отвращения, чем в этом описании.
