Сага о Рорке - [7]

Оставшись один, Рорк обратился к дедовскому подарку. Меч был не просто оружием, это был знак княжеской власти. Почему Рогволод не отдал его кому-нибудь из старших сыновей? Странно это, одним сном этого не объяснишь. Рорк потянул за рукоять, вынул клинок на треть из ножен: смазанная сталь казалась покрытой морозным узором. Настоящий булат, такому клинку цены нет. У самого эфеса на клинке варяжский мечевщик когда-то выгравировал странные знаки. Рорк не знал, что это руны.

– Вот и сбылись слова твои, мама! – прошептал он.

Положив меч на стол, Рорк вышел из дома и, обойдя палисад, углубился в лес. Место, к которому он держал путь, находилось в полусотне саженей от дома, в дальнем конце маленькой солнечной поляны, заросшей цветами, у корней старой огромной березы, ветви которой спускались до самой земли.

Опустившись на колени у холмика под кроной березы, Рорк тщательно повыдергал вылезшие из земли сорняки. Четвертый год он приходил сюда почти каждый день, чтобы побыть с матерью, поговорить с ней, положив ладонь на холмик: ему казалось, что слышит он ее голос, такой мягкий и теплый. В эти минуты вся его недолгая жизнь проносилась в памяти, и почему-то одно воспоминание всегда оказывалось последним и особенно ярким – лицо матери, склонившееся над ним, ее руки, ласково обхватившие его голову. И опять, как в сотни раз до этого, острая тоска и боль пронзила сердце Рорка.

– Мама, ты хотела вернуться к людям, – шепнул он, наклонившись к самой земле. – Теперь я исполню твою мечту за тебя…

II

На зеленом пологом берегу Дубенца, в сотне верст от Рогволодня, раскинулся воинский лагерь. Два десятка драккаров встали стеной у берега, а их многочисленные экипажи разбили разноцветные шатры и отдыхали после многодневного плавания. По берегу слышались певучая варяжская речь, пение, многоголосый хохот. Часовые в синих плащах или в меховых куртках и в круглых шлемах с пушными околышами опирались на копья и опоры, улыбались, слушая знакомые песни. Твердая земля под ногами радовала всех. Трехнедельное плавание от Норланда до Росланда, страны антов, завершилось.

В огромном шатре из драгоценного малинового шелка, захваченном в набеге на византийские земли, отдыхали предводители похода. Пять человек расселись на большом хорезмском ковре, брошенном прямо на траву, пили мед и ромейское вино из больших чаш, заедая копченой свининой, сухой рыбой и черносливом. Возглавлял трапезу сам Браги Ульвассон, имя которого знали по всему побережью от Норланда до Британии и даже в греческих землях вспоминали со страхом. Не было в Варингарланде воина, о котором скальды сочинили столько хвалебных песен, сколько они сочинили о Рыжем Браги, Браги Железной Башке.

Браги Ульвассону было под шестьдесят, но до сих пор этот муж отличался своей силой и острым длинным мечом, которым с одного удара мог отсечь голову. В рыжей бороде обильно серебрилась седина, за плечами были десятки походов, но только не думал Браги о покое, о жизни на берегу. Прозвище свое Браги получил из-за шрама, оставленного валлийским клинком и пересекавшего его бритую голову от макушки до левой брови – напоминания о походе в Британию, едва не ставшем для грозного викинга последним.

По правую руку от Браги его сын Ринг, такой же рыжий, коренастый, широкоплечий, краснолицый, такой же неукротимый и свирепый, как отец, обгладывал свиную лопатку. Слева восседал еще один родственник Браги, молочный брат Ринга Эймунд, красивый белокурый юноша лет двадцати двух, но, несмотря на юность, – боец, каких поискать. За Рингом сидел ярл Вортганг по прозванию Кровавая Секира, человек вспыльчивый и кровожадный, которого боялись сами скандинавы. Когда-то Вортганг был одним из самых удачливых норманнских пиратов, теперь же Браги вновь пригласил его в поход с дружиной. Пятым из вождей похода был совсем еще юный человек, юноша девятнадцати лет, племянник конунга Харальда Большого Хакан Инглинг. Несмотря на то, что шесть драккаров из двадцати несли на себе вымпелы дома Инглингов, прочие военачальники относились к юному Хакану как к ребенку, со снисходительным дружелюбием, и слово его в походе ничего не значило. Всем заправляли Браги, Ринг и Вортганг.

– Хвала Тору, мы достигли Росланда, – говорил Браги, – боги не развлекли нас по дороге ни штормом, ни мором. Теперь отдохнем немного, и в путь. Конунг Рогволод уже знает о нашем прибытии, сторожа упредили. Прием будет знатный, клянусь змеей Мидгард!

– Будут пиры до упаду! – со смехом воскликнул Ринг.

– Откормленные словенские девки! – подхватил Эймунд.

– Уверен ли ты, что нас ждет хороший прием? – спросил Вортганг.

– А ты надеешься на драку, брат? – с иронией спросил Браги. – Запомни, сын волка, что Рогволод – мой побратим. С тех пор как мой отец наказал антов за вероломство, мы с ним поклялись быть союзниками. Клятву он не преступит, помощь даст. А помощь нам нужна. Если монах не врет, дела у моей сестрицы Ингеборг совсем плохи.

– Не думаю, что анты будут нам полезны, – сказал Вортганг. – Они хорошие воины, когда надо защищать свою медвежью берлогу от разных степных крыс. Чтобы словенский медведь выполз из своей берлоги и пошел за нас драться, нужно посулить ему хорошую долю в добыче. Дать добычу союзнику – значит, ставить от себя.