Сага о королевах - [15]

Но прежде чем я перейду к записям сегодняшнего дня, хочу сказать, что вчера я видел королеву Астрид.

Королева Гуннхильд позвала меня вчера вечером в палаты продиктовать письмо.

Королева Астрид сидела с ней рядом на высоком троне и была очень красиво одета. Ее лицо было бледно, но на щеках горел лихорадочный румянец. Даже следы болезни не могли лишить ее красоты. Сразу было видно, что в молодости она блистала красотой.

Ко мне она отнеслась очень хорошо и говорила со мной как с равным, а не как с презренным рабом.

Теперь я перехожу к рассказу о сегодняшнем дне.

Королева Гуннхильд пришла в трапезную сразу после дневной молитвы и сказала, что хочет просмотреть записи.

Я передал ей все свои рукописи, даже те, что не имели отношения к королеве Астрид. Но я надерзил своей королеве — мое душевное состояние было ужасным. Я был раздражен, а этой роскоши раб позволить себе не может.

Меня удивило, что такое поведение Кефсе подействовала на королеву. Она растерялась.

— Я обещала, что не буду требовать твои записи, — сказала она. — Но ты не будешь возражать, если я прочту то, что касается наших бесед?

— Вы можете прочесть все, что написано на вашем языке, — ответил я.

Она могла думать, что ей хотелось. Мне же было все равно. Меня не интересовала ни жизнь, ни смерть.

— А на каком другом языке ты писал? — спросила королева. — На ирландском?

— Нет, на латыни. Но может, мне и стоило писать на ирландском или греческом. Тогда этот пес Рудольф не сможет ничего прочесть, даже если сумеет добраться до пергамента.

На мгновение королева растерялась, в ее глазах ярость боролась со смехом. Но под конец она рассердилась:

— Ниал, как ты смеешь так говорить в моем присутствии!

Я пожал плечами.

— Если вам что-то не нравится, королева, вы можете сделать со мной, что угодно — наказать, продать, убить…

— Я уже обещала, что не продам тебя.

— Но вы не обещали меня не наказывать и не убивать.

— Не обещала.

— А что касается продажи, то вы можете изменить свое мнение. Вы, наверное, тоже слышали, что говорит Хьяртан о женских клятвах:

Не доверяй

Ни девы речам,

Ни жены разговорам —

На колесе

Их слеплено сердце,

Коварство в груди их.[11]

Если она и поняла намек, что дала обещание не продавать меня под влиянием чувств, а не холодного рассудка, то не показала этого.

— Это не песнь Хьяртана, — только и сказала королева. — Я слышала ее и от других.

— Могу заверить вас, королева, что когда я повторяю стихи, слышанные мною от Хьяртана, они ему никогда не принадлежат.

Скальда глупого строфы

Создать не могут созвучья;

Отличить могу я песню

От пустого бормотанья.

Королева Гуннхильд рассмеялась:

— Похоже, Ниал высокого о себе мнения и обладает острым умом и злым языком.

Я ничего не ответил, и через некоторое время Гуннхильд сама продолжила разговор:

— Это правда, что обещаниям женщин стоит доверять меньше, чем клятвам мужчин. Хотя и на мужчин тоже можно не всегда полагаться. Но когда мужчина нарушает клятву, страдает его честь. Не так обстоит дело с женщинами. Если они и дают предательский совет, то люди не осуждают их так сильно, как мужчин. Но встречаются женщины, для которых честь дороже жизни.

— И вы, королева Гуннхильд, принадлежите к их числу?

— Да. Я думала, ты это уже понял.

— Вы слишком много от меня требуете, королева. Раб не может судить о таких вещах как честь.

Больше она ничего не сказала, а принялась за чтение.

Я помогал ей и сам перевел те записи, что были сделаны на латыни. Но я сделал это из честолюбивых помыслов — она должна была узнать, кто я есть на самом деле.

Неожиданно она стала рассказывать о королеве Астрид.

— Скоро выяснилось, что у меня есть друзья и при дворе конунга Олава. Однажды ко мне пришел Сигват и сказал, что один человек из свиты ярла остался со мной в Норвегии.

— Мне кажется, — сказал Сигват, — что ты хорошо знаешь его. Это Эгиль Эмундссон из Скары. Он просил передать тебе привет.

Я не могла сдержать радости:

— Эгиль! Это мой молочный брат.

— Успокойся, Астрид! Веди себя как подобает королеве!

Сигват покачал головой.

— Если ты будешь так радоваться и тут же побежишь к Эгилю, то конунг Олав может решить, что он значит для тебя больше, чем есть на самом деле.

— Эгиль мне не просто молочный брат. Я люблю его как родного.

— Если ты не поумеришь свой пыл, то пробудишь подозрения у Олава.

Сигват устроил нам встречу с Эгилем. И я узнала, что мой приемный отец, Эмунд из Скары, подозревал ярла в предательстве. Он специально послал со мной Эгиля в Норвегию, чтобы он позаботился обо мне. Эмунд также послал гонца к моему отцу и передал с ним, что моей вины в происшедшем нет.

Это было не совсем правдой, но Эмунд желал мне добра. Нам надо было во что бы то ни стало задобрить отца.

Мы посовещались с Эгилем и Сигватом и решили что Эгиль попросит Олава Харальдссона разрешить ему поехать в Швецию к моему отцу и попробовать договориться о приданом. И если норвежский конунг разрешит ему сделать это, то по дороге Эгиль заедет в Скару, расскажет Эмунду о моей жизни и попросит совета.

Олав Харальдссон не возражал против поездки Эгиля. А Сигват послал с ним письмо к Оттару Черному.

Я не знаю, что он написал в том письме, но не сомневаюсь, что он смог все рассказать так, что только Оттар понял, о чем шла речь.