Садовник - [13]

Борис смотрел неотрывно на солнце и что-то вдруг прошептал, быстро и почти неслышно.

Серый покосился на него.

– Ты чего бормочешь? Как колдун…

– Ничего… – ответил Борис и нахмурился.

– Сегодня в десять большие будут драться там, за кустами, я подслушал, – сказал тихо Серый и сел нормально.

– Сергей! – позвала из окна мать Серого. – Иди кур покорми.

Серый нехотя поднялся со скамейки и пошел в дом. Оттуда он вышел с жестянкой, полной ячменя.

В разных концах двора, у сараев, женщины кормили своих кур с выкрашенными хвостами, или головами, или крыльями, чтобы не спутать, где чья, и из-за этого не поссориться. Женщины подзывали своих кур звонко и спокойно: тип-тип-тип или цып-цып-цып. К их голосам присоединился голос Серого. Он начал тихо, а потом громче и дошел до крика: «Типа-типа-типа!» Чужие куры ошалело закрутили головами.

– Ну что разорался! – прикрикнула на него большая, широкая в кости женщина – мать Вилипутика и Рыбы.

Серый замолчал. Куры успокоились и продолжали деловито клевать зерно. Но вдруг вскинулись и с шумом разлетелись в разные стороны. По двору сломя голову летела кошка. За ней из-за угла выскочил Вилипутик с сосредоточенным лицом и на не меньшей скорости понесся за кошкой. Следом, немного отстав, бежали другие пацаны, а рядом, суматошно лая, все те же две лохматые собаки. Как раз им-то, может, и не так нужна была эта кошка, просто они везде с пацанами.

Мать Вилипутика попыталась поймать сына, но он увернулся и скрылся за углом, куда побежала кошка.

– И скажи, чего они кошек так не любят? Говоришь им, хорошие кошечки, мышей они ловят, полезные, а все равно! – обратилась мать Рыбы и Вилипутика к стоящей рядом матери Мишки.

– А мой что, лучше, что ли? – отозвалась та. – Скорей бы в школу, что ли, шли…

– Да они и школу подожгут или взорвут… Бандиты! Не, мы такие не были… И тихие были все, и послушные. А день, бывало, что тебе целая жизнь… Утром встанешь пораньше, а вечером ложишься, будто целый год прошел… И всё – лето…

Мать Мишки слушала ее с интересом, вспомнив, видимо, и свое детство.

– Так то, Кать, до войны было… – объяснила она тихо.

Куры уже в третий раз забеспокоились – во двор въехали мотоциклы. За Зверем сидела, откинув голову, Томка. Зверь остановился. Томка медленно слезла с сиденья. Мотоциклы взревели и уехали.

Томка стоит посреди двора, широко расставив ноги, никого не видя. Пьяная. Она делает несколько неверных шагов в одну сторону, потом – в другую и идет, качаясь, к лавке. Садится. Долго смотрит, не двигаясь, на ноги, запрокидывает голову и кричит… страшно, как кричат только люди.

Линия эта старая, паровозы ходят по ней очень редко. Рельсы покрыты ржавчиной. Между пыльных шпал выбивается полынь. Внизу, параллельно линии, стоят деревянные телеграфные столбы. Вдалеке террикон и небольшой поселок, похожий на тот, в котором живут Серый и Борис. У столба, обняв его и прислонившись к шершавому дереву лицом, стоит одноногий мужчина. Он в белой рубашке с короткими рукавами и отложным воротником, в отглаженных широких брюках с манжетами. Одна штанина аккуратно заткнута за ремень.

Мужчина поднял голову, увидел Серого и Бориса, махнул им рукой и хрипло крикнул:

– Эй, ребятки… идите сюда… Идите…

Серый и Борис переглянулись и спустились осторожно вниз. Вблизи они увидели, что мужчина совсем пьяный. На его большое, с тяжелыми веками лицо упали длинные гладкие волосы, которые должны быть зачесаны назад. Мужчина с трудом оторвал от столба руку и протянул ее для рукопожатия.

– Здравствуйте, ребятки, – сказал он хрипло, но с улыбкой и заискивающей ноткой в голосе.

– Здравствуйте, – сказал Борис и, поколебавшись чуть, протянул ладонь.

– Здорово, – сказал Серый спокойно. Пьяного и одноногого можно было не бояться.

– Садитесь, ребятки, – предложил одноногий и показал рукой на сухую, твердую землю.

Серый и Борис продолжали стоять, и тогда мужчина решил сесть первым. Он отпустил столб, но не удержался, дернулся на одной ноге и, опрокинувшись на спину, тяжело упал, как все большие взрослые люди.

Серый и Борис быстро присели на корточки и, глядя в его неподвижное, с закрытыми глазами лицо, испуганно спрашивали, перебивая друг друга:

– Дядь, ты чего?.. Чего ты?.. Чего ты, дядь?..

Глаза мужчины медленно открылись. Они оказались светлыми и спокойными. В черных зрачках отражалось небо с кусками облаков и два мальчишеских лица.

– Ничего, – сказал мужчина неожиданно спокойно и трезво, а дальше вдруг опять пьяно: – Ничего со мной… Что теперь со мной может быть? Подмогните мне подняться, а, ребятки!

Серый и Борис взяли мужчину под руки и с трудом, напрягаясь, помогли сесть. Теперь мужчина сидел, вытянув единственную ногу, и вновь протянул руку для знакомства.

– Николаем меня зовут. Дядь Коля, значит…

– А меня – Борька.

– А тебя?

– Серый.

– А откуда вы? Что-то я тут вас не видал ни разу… – сказал одноногий, вглядываясь в лица Серого и Бориса.

– Мы с «пятой-бис»… – ответил Серый.

– Так «пятая-бис» там, – удивился одноногий, – а здесь двенадцатая… Вы небось заблудились?

– Не, мы в ёлки идем… – объяснил Серый.

– В ёлки? Это ж далеко…

– У нас дело, – объяснил Серый.