Садовница - [37]

Марк искал Эрле по всему дому — долго и безуспешно. Обнаружилась она только на террасе — стояла на ступеньках, все в том же серебристом платье, что и днем, и молча смотрела в набрякшее закатной кровью небо. Облака — алые, тонкие, словно вычерченные на небе стремительной кистью, подсвеченные снизу бледно-золотым — уходили к горизонту; вслед им двигалась череда других — тяжелых, густо-фиолетовых; с востока подул ветер, тревожно закачав ветвями яблонь — невысоких, кривоватых — яблок на них было мало: не для того сажались; пошла рябью мягкая трава под деревьями, и махнул резными темно-зелеными листьями пионовый куст, роняя с цветов последние бледно-розовые лепестки.

— Ты не очень-то была рада видеть наших соседей — верно? — спросил Марк, неслышно подходя к жене сзади. — Ты можешь мне объяснить, почему?

"Потому что я не знаю, может ли талант распуститься против воли его обладателя, и не желаю это узнавать", — хотелось сказать Эрле; вместо этого она нагнулась, сорвала с вазона цветок бархатца — ярко-желтый, сборчатый, с коричневой каймой по краям — провела рассеянно пальцем по мягким лепесткам, потом повернулась к Марку:

— Это несправедливо.

— Что именно? — он отступил на шаг назад. В сереющем вечернем воздухе лицо жены было уже почти неразличимо. В саду отчаянно зачирикала какая-то птичка.

— Его стихи много лучше моих. — Эрле продолжала терзать цветок — теперь она принялась отщипывать от лепестков по кусочку.

— Ну, это-то как раз нормально. — Марк шагнул вниз, на ту ступеньку, где стояла жена, и взглянул в ту же сторону, что и она. — Ты же сама сказала, что люди любят тех, рядом с кем они становятся лучше.

— Они любят не меня, — молодая женщина посмотрела на свои руки, только сейчас обнаружила в них цветок и отшвырнула его в сторону; он упал на нижнюю ступеньку и остался лежать там — пронзительно-желтым пятном на сером сумрачном камне, а рядом — клочки лепестков, как полосатые капельки крови, — а себя… то, чем они становятся рядом со мной…

— Я не вижу разницы. По-моему, все просто: они любят тебя, а не Себастьяна, поэтому будут покупать и хвалить твою книгу, а не его. Ты что же, этого не понимала?

Эрле повернула к нему голову, сощурилась, потом засмеялась коротко и нервно — словно застонала.

— Так ты все знал… Господи — ты все это заранее предугадал… Деньги — да, Марк?.. Боже мой, какая же я ду-у-ура, — прикрыв лицо рукой, она быстро пошла с террасы домой, в гостиную — обернувшись за ней, он видел, как жена обо что-то споткнулась, чуть не упала, нагнулась, подняла с пола какой-то белый лоскут:

— Что это?

Марк поспешил в гостиную вслед за ней, мельком взглянул на то, что она держала в руке, и предположил:

— Наверное, это платок Себастьяна.

— Себастьяна? — медленно переспросила Эрле. В сторону мужа она не смотрела. Он пожал плечами, затворил за собой дверь — из нее ощутимо тянуло ночной свежестью — и прошел к камину, по дороге зажигая свечи.

— Во-первых, я видел, как Себастьян доставал из кармана какой-то платок. Во-вторых, он возвращался за чем-то — уже потом, когда у нас были Карл и Агнесса.

Эрле замерла. Потом выдохнула:

— Себастьян возвращался? Когда?

— Когда Агнесса и Карл стали хвалить твою книгу, а ты попыталась заступиться за стихи Себастьяна, — охотно пояснил Марк. — Ты его не видела, ты к нему спиной сидела, когда он в дверь заглядывал, а в гостиную он почему-то так и не вошел…

— О Господи, — пробормотала молодая женщина, выпуская из пальцев белый лоскут. — О Господи…

Она побрела к двери — ссутулившись и невидяще глядя под ноги. Уперлась в кресло — то ли не заметила, то ли не догадалась обойти — протянула вперед руку, точно не верила, что оно там стоит; с силой отодвинула в сторону; прошла еще несколько шагов, схватилась за дверной косяк, задержалась на несколько мгновений…

— Эрле, ты куда? — окликнул ее Марк встревоженно. Она не обернулась.

— К Себастьяну, — глухо сказала она в дверь. Слепо нашарила ручку, повернула вниз — дверь отворилась. За порогом была темнота — только еле различимые очертания предметов, что-то высокое, угловатое, то ли шкаф, то ли еще что…

Марк поморщился.

— Ну и куда ты сейчас пойдешь? — недовольно вопросил он. — Ночь на дворе, поздно уже…

Эрле обернулась. Лицо было совершенно спокойным, только немного бледным. На нижней губе наливался алым след от глубокого закуса.

— Вот именно, что может быть поздно, — тихо сообщила она и ушла в темноту, ступая медленно и неслышно.

…Она шла по улице — быстро, почти бежала, спотыкаясь, чуть не падая, не обращая внимания на неровности и выбоины в мостовой. Ветер хватал за полы плаща, сдувал их в сторону, скидывал с головы капюшон. Волосы лезли в глаза — гребень куда-то делся, и прическа рассыпалась — Эрле заправляла их за уши, откидывала назад, но при первом же порыве они снова оказывались спереди, и все начиналось сначала. Ветер был свежим, искристым, предгрозовым — где-то на востоке ворочался в своих горах черный дракон грома и ворчал во сне, и невиданная гроза шла на Ранницу с востока.

По небу мчались разодранные в клочья сизые облака. В просветах появлялось небо — черное, без звезд. Желтым пятном светила луна — словно единственный драконий глаз. В центре ее виднелась четкая вертикальная черта, похожая на сузившийся до невозможности зрачок. Черный дракон искал Эрле, цепко и безжалостно проглядывал улицы лунным змеиным глазом. В лицо ударил мелкий холодный листочек — только сейчас она поняла, какая горячая у нее, оказывается, щека — отлепила пальцем, стряхнула с руки, выбрасывая на волю — даже не замедлила шага: лети, листок…