Садовница - [17]

— А ты — еще — когда-нибудь — вернешься — в Ранницу?

— Я? В Ранницу? — переспросил ошарашенный Марк, невольно отступая на полшага в сторону.

— Ты. В Ранницу, — не без удовольствия подтвердила девушка.

— За-зачем? — спросил он глупо. Его лицо приобрело странное выражение, как будто он не знал, плакать ему или смеяться… брови все еще недоуменно хмурились, а губы уже начали расплываться в неудержимой улыбке. Эрле укоризненно покачала головой.

— Ну как же. Я хочу знать, имеет ли мне смысл ждать тебя здесь, или лучше поехать в столицу вслед за тобой — пусть я даже рискую оказаться на столе твоего начальника Тайного Отделения в ощипанном и изжаренном виде. — Она говорила легко и свободно, и никакого сомнения не могло быть в том, что слова ее искренни. Впрочем, Марк все равно услышал из них только первую половину. Он перестал пятиться вбок и уставился на девушку, как завороженный.

— Ты? Хочешь меня ждать? Зачем?

— Чтобы написать потом об этом отчет Генриху Фольтерверскому, зачем же еще, — не удержавшись, съехидничала Эрле и сопроводила свои слова выразительным взглядом.

— О-отчет? — Марк все еще не мог прийти в себя настолько, чтобы перестать заикаться.

— Да, — гордо подтвердила девушка. — Не все же одному тебе этим заниматься, должна же и я хоть разочек отчитаться перед кем-нибудь.

Марк подумал и сел обратно на табурет. По всей видимости, от ужаса у него подкосились ноги.

— Так ты собираешься ждать моего возвращения? — в очередной раз переспросил он, не в силах поверить, что она и в самом деле такое сказала. Эрле промолчала, выразительно поджав губы и всем видом показывая, что повторять сто раз одно и то же она не намерена.

— Эрле, я… — начал Марк и осекся, опять сбившись с мысли.

— Не надо. Ничего не говори, — перебила она его преувеличенно серьезным тоном. — Я не хочу ничего знать. — Эрле передразнила его настолько похоже, что Марк невольно улыбнулся. Потом его лицо вновь стало озабоченным.

— Но мне же нечего тебе предложить.

— Дурак, — сообщила Эрле беззлобно и добавила без перехода: — А вообще-то ты у меня уже засиделся. Смотри, на улице совсем темно. А ты должен выспаться, потому что тебе еще завтра вставать. Так что иди-ка ты, пожалуй, домой, иначе ни на какие отчеты сил не хватит. А когда сможешь и если захочешь — возвращайся в Ранницу. Я буду ждать.

— Эрле… — повторил он беспомощно, и его лицо вдруг сделалось совсем счастливым. Девушка посмотрела на него с интересом и сняла с ширмы подсохший плащ.

— На. И говори спасибо, что я сегодня добрая: так бы и ушел без него…

— Да, — благоговейно согласился Марк, покидая табурет. Эрле скептически выгнула бровь, но ничего не сказала. Он завладел ее рукой, скользнул по ней губами, после чего выпрямился и стал непроницаемым. Накинул на плечи плащ, недрогнувшей рукой застегнул его и пошел к двери, по дороге споткнувшись всего один раз. На пороге остановился, нерешительно обернулся, обвел взглядом комнату, словно хотел запечатлеть ее в памяти напоследок — горящий камин, отблески пламени на потолке, незапертые ставни, шитье снова на полу — девушка в сером домашнем платье, немного покраснела, руки сложены на коленях — и тихо сказал:

— До свидания.

Эрле поняла, что это не обещание, а констатация факта, и улыбнулась ему в ответ самыми кончиками губ.

После того, как уехал Марк, ей стало совсем невмоготу. Она не понимала, что с ней. Все шло отлично и в то же время отвратительно, таланты жителей Ранницы распускались, как цветы по весне — но ей хотелось забиться в угол, крепко зажмуриться и заткнуть уши — чтобы ничего не видеть, не чувствовать, не ощущать… Дни тянулись рывками — то едва плелись, наползая друг на друга, то вдруг пускались вскачь, так что она едва поспевала за ними — но все они были серые и далекие, как сквозь толстое оконное стекло.

И имя ее тоске было "Марк".

В то утро она возвращалась с мессы. Зимний ветер обжигал щеки, и Эрле машинально подняла воротник пелерины, чтобы хоть немножко их прикрыть. Под ногами похрустывал тонкий слой хорошо утоптанного снега, дышать было остро и колко, и девушка поневоле шла медленно. За ее спиной, над крышами домов и у самого плеча собора, багровым неровным пятном щурилось солнце, и бледно-голубое небо, затянутое белесой дымкой, казалось припорошенным все тем же бесконечным снегом.

Зима…

…Она надеялась, что в церкви ей станет легче — ошиблась, едва не задавленная великолепием убранства, позолотой, богатством стенных росписей, всепроникающим запахом свечного воска… захотелось на воздух, сбежала, не дожидаясь конца мессы — кажется, никто не заметил, и так бывала редко, да еще и сидела в последнем ряду, у самой двери… но легче опять же не стало. Бессмысленно вокруг, Господи, Твой храм давит мне на плечи, Твой мир тесен в груди и душит в горловине — убери это, все равно все ненужно и пусто… отпусти меня, распусти меня нитка за ниткой, как испорченный платок…

Солнце из-за крыш

Скалится нелепо.

Остается лишь —

Головою в небо…

Замерзшие губы сами по себе выводят несложный мотив.

"…головою в небо…"

Эрле поежилась.

Знобко-то как…

Хруст снега за спиной. Девушка обернулась — ее кто-то догонял. Движение оказалось слишком резким, в глазах немедленно потемнело, а когда прояснилось — преследователь уже был рядом. Синий плащ с меховой оторочкой. Знакомое доверчивое лицо, глаза — синие, глубокие, ясные, открытые, светлые пушистые волосы — шапочкой вокруг головы, узкий нос, четкая округлая линия подбородка, над верхней губой — светлый пушок будущих усов. И аура — такая пронзительно-синяя, что прочие цвета остались почти неразличимы. Себастьян.