* * *
«Надо-бы устраивать им праздники иногда». Я так подумала.
Мы всегда держим в рабстве свои вещи. Изо дня в день они стерегут объедки, слушают скучное, видят только усталое и ненужное. Перед ними, ведь, не стесняются. И вот, лица их выцветают, становятся брезгливыми и раздраженными, Тогда мы их ненавидим.
С ними очень неприятно, когда они враги, — надо держаться в себе и смотреть на все и жить только через себя. Это очень утомительно и однообразно. Но когда они друзья, то живут и они, и все самое обычное становится, как знак, и открывается такая дверь, что можно выйти из себя и жить где-то между вещами и словами. Может быть и так, что живут они, а я просто делаюсь большая. Почти застываю, такая большая. Но только это хорошо. Когда мне весело, это, как поток; они все такие большие и тяжелые, и все срываются с мест, как безумное стадо. И когда меня ждет горе, они заранее говорят мне об этом. И когда я люблю, они поют, они расцветают нежданно… А я только удивляюсь. Я всегда узнаю про себя последняя.
…А если-бы они приказали убить?… Не знаю, ничего я не знаю. Но может-быть очень разны дороги к самому себе.
…А если-бы все люди были, как добрые вещи? Можно было-бы жить в них, как в вещах? Сразу во всех?… Не знаю. Я ничего не знаю. Но людей труднее любить. Они берут так много.
* * *
А вчера Опа показала мне окно. (Есть у меня такая Она). Или сама стояла за окном, я не знаю. Я быстро шла но темной комнате и говорила о чем-то пустяковом. И вдруг окно стало необычайным. Я так и остановилась, потому-что это было, как в детстве, как сказка, как самое несбыточное. А еще недавно, — были три ступеньки из фруктовой наверх. Сыпалась изморозь, и они потемнели. Я поднималась очень медленно, потому-что устала. И вдруг меня удивило их лицо, — как-будто они давно меня знали. И когда я поднялась на улицу, город тоже как-будто узнал меня, хотя я очень смутилась. Город расступился для меня. Я может-быть была очень незаметная и некрасивая, но весь город был для меня, как раньше… А еще недавно, — вода бежала в шайку совершенно так же, как она бежала когда-то давно. И тогда оказалось, что все, что, было, и что еще будет — уже слиянно. И с такой радостью, и с такой победой звенела вода, что это было чудо.
И все это делает Она.
* * *
…Круг. Все коричневое, грязное и покрашенное. И запах тяжелый. Вниз доски. Но обрываются неприятными краями, и снизу просвет. Сверху света очень мало… Вот если я увижу когда-нибудь такое лицо жизни… Нет, я не хочу. Какое все это было несомненно накрашенное. Только накрашенное, я грязное — и ничего больше. Ничего. И это было страшнее смерти… И если взять каждую вещь и до бешенства ярко представить, что за ней ничего нет, — становится всегда страшно. Всякая вещь становится тогда мертвой и страшной.
Только этого не надо делать. Это убивает вещи.