Садок судей - [6]

«Приветы ветреной весны…»

Op. 9.

Приветы ветреной весны,

В тюрьме удушных летних дней,

Завяли; и места лесны

И степь и облака над ней

Стареют в солнечных лучах.

И, как привычная жена,

Земля, с покорством дни влача,

— Усталостью окружена

Немеют в небе тополя,

Кристально реют коромысла

И небо, череп оголя,

Дарует огненные числа.

Во всем повторенная внешность

Кует столетьям удила, —

Вотще весне прошедшей нежность

Надежду смены родила.

«По бороздам лучей скользящих…»

Op. 10.

По бороздам лучей скользящих

Ложится отблеск огневой.

Диск солнца, горизонт дымящий,

Одел оранжевой фатой.

Повсюду побежали тени: —

От бурьянов, могил, копиц,

И, провожая час вечерний,

Отчетлив голос чутких птиц.

Завяли пыльные побеги

Ветров торивших колеи.

Им проезжавшие телеги

Давали тело — вид змеи.

Теперь бессильные поникли

На зелень придорожных трав:

(И мы ведь к отдыху привыкли.

За день от суеты устав).

Зацвелый запад рассыпает,

Красы, как лепестки цветок,

И алым отсветом смягчает

Звездами блещущий восток.

Степи притихнувшей пустыня

В час на вечерний — сфинкса лик,

Чей тихо шепчущий язык

Пронзает сталью звездных пик.

Ночная езда

I

Op. 11.

Стихают смех и разговоры

Во мраке дремлющих аллей.

Шутливые смолкают споры

О том, кто Настеньки милей, —

К нам тихие приходят горы

Из затуманенных полей.

Всем надоел костер дымящий

И игры в прятки и кольцо,

И поцелуи в темной чаще,

И милой нежное лицо, —

Морфея поцелуи слаще:

Идут к от'езду на крыльцо.

«Алеша! где моя крылатка?

Вы с ней носились целый день». —

— «Вы знаете, какой он гадкий!» —

— «Вы осторожней — здесь ступень» —

— «Я вообще до фруктов падка,

Теперь merci, — мне кушать лень» —

— «Ты, мамочка, садись в коляску,

А девочки займут ландо:

Она не так, как этот тряска;

Мишель и я махнем бедой». —

— «Сергей, не забывай же нас-ка!» —

— «Маруся, приезжай средой!»

II

Прохладной пылью пахнет поле

И ровен рокот колеса.

Усталый взор не видит боле

Как бесконечны небеса; —

Душе равны и плен и воля, —

Ее питает сна роса.

В распутий равнодушной раме,

Наш старомодный фаэтон

С зловеще — черными конями,

В ночи как Ассирийский сон,

Вдруг промелькнул перед глазами,

На миг раздвинув томный тон.

Девицы, спутницы веселья, —

Под колыхание рессор —

(Из пледов сделал им постель я)

Уснули, как вакханок хор;

И он — дневных тревог похмелье —

Лелеет, как любовный вор.

И как укромных исполнений,

Так и безумия дворцов,

Он постоянный добрый гений —

Венечный цвет земных концов,

Денных забот и утомлений

Всегда последний из гонцов.

Его покоящим объятьям

Мы отдаемся без стыда,

Неприкрываясь даже платьем,

А он, как теплая вода,

Покорен ласковым заклятьям,

Целует нежно без следа.

И целомудренная дева,

Которую пугает страсть,

Ему, без робости и гнева,

Спешит красы отдать во власть, —

Как обольстительница Ева

Плоды падения украсть.

Ну, как не возроптать желанью,

На греков, чьей виной Морфей,

Не Артемида с гордой ланью,

Нам смертным льет напиток фей. —

Ужель осталось упованью

Во сне единственный трофей?!

«Неотходящий и несмелый…»

Op. 12.

Неотходящий и несмелый

Приник я к детскому жезлу.

Кругом надежд склеп вечно белый

Алтарь былой добру и злу.

Так тишина сковала душу

Слилась с последнею чертой,

Что я не строю и не рушу

Подневно миром запертой.

Живу, навеки оглушенный,

Тобой — безумный водопад

И, словно сын умалишенный,

Тебе кричу я невпопад.

Две девушки его пестуют…

«Две девушки его пестуют…»

Op. 13.

Две девушки его пестуют —

Отчаяние и Влюбленность,

И мертвенность души пустую

Сменяет страсти утомленность.

О! первой больше он измучен, —

Как холодна ее покорность,

Как строгий лик ее изучен,

Пока свершалась ласк проворность.

И взор его пленен на веки

Какими серыми глазами

И грудей льдяной — точно реки,

Прошли гранитными стезями.

Вторая — груди за корсажем

И пальчик к розам губ приложен

Он служит ей плененным пажем,

Но гроб обятий невозможен; —

На миг прильнула, обомлела,

И вот, — мелькают между древий

Извивы трепетного тела

И разливается смех девий.

Ушла. И жуткой тишиною

Теперь другая околдует; —

Две девушки его пестуют…

Уж бледный профиль за спиною

Через плечо его целует.

«Быть может, глухою дорогой…»

Op. 14.

Быть может, глухою дорогой

Идя вдоль уснувших домов,

Нежданно наткнусь на берлогу

Его — изобревшего лов.

Растянет на ложе Прокруста

Меня и мой тихий состав

И яды, — отрада Лукусты,

Прельет, дар неведомых трав.

И сонную нить я распутав

Пойму чей занял эшафот, —

Под сенью какого уюта

Кровавый почувствовал пот.

Там, в час покоренных проклятий,

Познал твою волю Прокруст,

Когда, под пятою обятий,

Искал окровавленность уст.

Стансы

Op. 15.

«Пять быстрых лет»

И детства нет: —

Разбит сосуд лияльный

Обманчивости дальней.

Мытарный дух —

Забота двух,

Сомненья и желанья,

Проклял свои исканья.

Огни Плеяд — Мне ранний яд,

В ком старчества приметы,

Зловещих снов кометы.

Природы ков,

Путем оков

Безжалостных законов,

Лишает даже стонов.

Ее устав

Свершать устав,

Живу рабом унылым

Над догоревшим пылом.

«Днем — обезличенное пресмыкание…»

Op. 16.

Днем — обезличенное пресмыкание

Душа — безумий слесарь;

В ночи — палящая стезя сверкания —

непобедимый кесарь.

«Змей свивается в клубок…»

Op. 17.

Змей свивается в клубок,

Этим тело согревая; —

Так душа, — змея живая,

Согревает свой порок.

«Зачем неопалимой купиной…»

Op. 18.

Зачем неопалимой купиной

Гореть, не зная, чей ты лик, —